Адорно в Неаполе

Адорно утверждает, что Мангейм прекрасно осознает, что его категории не являются достаточными для описания действительности, и поэтому ему приходится постоянно себя исправлять, а эти исправления сами приводят к диалектическому методу – нужно только последовательно их реализовывать. У Адорно наготове сравнение для таких самоисправлений, которое покажется неожиданным только тому, кто не находится в поисках утраченной констелляции: «их функция похожа на функцию эпициклов у некоторых барочных астрономов», то есть небольших кругов, которые помогают сгладить отклонения в теоретическом построении рассчитанных планетарных орбит. Что же, вот это и есть жалкий остаток констелляции, когда-то такой могучей структуры? Неужели она семантически пуста и ей на смену пришла старая добрая марксистская интерпретация законов развития общества?

А как могло быть иначе? Разве политические и общественные тенденции не свидетельствовали о том, что нужно срочно забыть о всякой чепухе вроде событий истины, с таким трудом выведенных на сцену? Как встроить концепцию двадцатых годов в аналитическую работу института, пытающегося найти модели для объяснения фашизма? Адорно полагает, что кульминацией работы института станет их совместная с Хоркхаймером книга. Хоркхаймер полностью согласен. Уверенность в том, что все хлопоты, связанные с политическими делами института, являются только прелюдией к главному, к написанию совместной книги, – лейтмотив переписки Адорно и Хоркхаймера. Они уверяют в этом друг друга так горячо, так страстно, что это не может быть лишь ритуалом вежливости. Может быть, предварительным условием сотрудничества со стороны Адорно был отказ от той многообещающей, но слишком литературной, слишком увлекающейся взрывами и демонами концепции?

Кроме Адорно и Кракауэра, кроме Зон-Ретеля и его русского школьного друга, кроме Беньямина и Лацис, есть еще одна дружеская пара, члены которой воодушевляют друг друга посредством чтения. Во Фридрихе Поллоке Хоркхаймер нашел сообщника и вдохновителя в обретении самостоятельности от родителей. У них тоже есть свой Капри, но они туда не ездят. «Счастливый остров» остается для них экспрессионистской мечтой, несбыточной грезой. Из всех восторженных читательских кружков, так или иначе связанных с критической теорией, группа Хоркхаймера и Поллока была самой стабильной. Тут мы видим, как полезны трезвые договоренности для того, чтобы подвести под грезы солидный фундамент. Они довольно рано заключили договор о дружбе, рассматривая его как прообраз «грядущей солидарности всех людей»[457], и этот договор помог им сохранить дружбу до самой смерти Поллока.

Еще в 1994 году Рольф Виггерсхаус написал работу о Поллоке как о последнем «неизвестном представителе» Франкфуртской школы. Рядом с Адорно, Хоркхаймером, Маркузе, Фроммом и даже обойденным славой Левенталем Поллок кажется персонажем второго плана[458]. Талант, заслуживающий уважения – забыть о личных амбициях ради дела. Когда в Лос-Анджелесе, а может быть и раньше, Адорно занял место главного теоретика-партнера для Хоркхаймера, Поллок без тени зависти выразил свою поддержку: «Только под твоим непосредственным контролем продуктивность Тедди [то есть Адорно] будет приносить пользу в нашей работе»[459].

Но в последующий период вклад Поллока в критическую теорию получил заслуженное признание. Если Адорно специализировался на музыке, Левенталь на литературе, а Хоркхаймер на уточнении самого понятия теории, то специализацией Поллока была экономика. О том значении, которое придается экономике в обновлении марксистской теории, можно судить по факту, что статья Поллока открывает первый номер «Журнала социальных исследований», следуя сразу за программным вступительным эссе Хоркхаймера. Статья называется «Современное положение капитализма и перспективы перехода на плановую экономику». На тот момент, в 1932 году, преодоление капиталистической модели экономики было по-прежнему популярной альтернативой. Поллок рассматривает возможности того, каким образом монополистические тенденции могут оказаться этапом на пути к плановому хозяйству, и отвергает аргументы сторонников рынка, которые считают это невозможным.

Однако после победы фашистов и вынужденной эмиграции этот оптимизм испаряется. Он начинает подозревать, что новые правители сумели присвоить методы плановой экономики и использовать их в своих целях. Теория Поллока – реакция на эти события, его экономический анализ констатирует «для монополистической фазы капитализма ликвидацию сферы обращения и растущую способность капитализма планировать и контролировать свою подверженность кризисам»[460], как пишет Манфред Гангль.