Африканская книга

Водитель Том был намного старше Жозефа и как-то понятнее. Последние двадцать лет он проработал на логистическую компанию «Мисет», чьим главным клиентом все эти годы был наш университет. Таким образом Том мог по праву считаться штатным работником американского вуза и, кажется, так себя и подавал. Однажды я даже слышал, как он назвал нас своими коллегами. Это было в деревенском «отели»[242], где мы остановились пообедать по пути из Андасибе. Том трепался с хозяйкой заведения; я вслушивался в их болтовню, но, хотя последние полгода я исправно учил малагасийский язык, их быстрая разговорная речь была мне не по зубам. И все же я уловил французское «mes collègues» вслед за фамильярным кивком в нашу сторону и воспринял эту рисовку как комплимент: если Том эдаким способом набивает себе цену, значит, мы для него вроде как свои. Ведь он сказал это в нашем присутствии; возможно, даже нарочно ввернул французское словечко, точно рассчитав мою реакцию. Двадцать лет извоза иностранцев сделали его опытным психологом. Во время дальних поездок он всегда сам платил за бензин и ночлег, а потом сообщал нам о своих расходах, завышая стоимость на сорок–пятьдесят процентов. Это тоже был точный расчет: он знал, что мы все возместим и никогда не потребуем предъявить чек. Этот «тариф» был частью нашего негласного соглашения. Взамен Том не только скрашивал длительные переезды развеселыми прибаутками («Глядите, вон редкий собаковидный лемур!» — кричал он, когда проселочную дорогу переходил блохастый кабысдох), но и помогал нам торговаться на базарах и вообще заботился о нашей сохранности. При этом он не уставал напоминать нам, что белых людей на Мадагаскаре повсюду поджидают опасности. Поначалу я сомневался в правдивости его слов, но полночная встреча с полицией — единственный раз, когда вместо того, чтобы воспользоваться относительно дорогостоящими услугами Тома, мы легкомысленно сели в такси, — мигом развеяла мои сомнения. На следующее утро, вызвонив Тома, я слезно просил прощения за то, что мы пренебрегли им в предыдущий вечер. «Вам не за что извиняться, — сухо ответил Том. — Но вчера, поскольку вы меня не вызвали, я подумал, что больше вам не понадоблюсь, и согласился на другую работу. Теперь я, к сожалению, занят до конца недели». Я возобновил свои мольбы. Наконец он смягчился и пообещал прислать своего «напарника». «Он, правда, не работает на университет, а просто водит такси. Но человек он надежный, вы можете на него положиться». Так у нас появился Жозеф.

По утрам один из них, Том, или Жозеф, заезжал за нами, и мы проделывали привычный путь от гостиницы до больницы — вверх по круто идущей в гору улице Раинаиндзануву, мимо полуразвалившихся сараев с рекламными эмблемами Telma, Airtel и Vaovao[243], мимо мясных лавок, чьи незастекленные окна украшали сосисочные гирлянды, затем по мощенной булыжником улице Марка Рабибисуа, мимо ювелирных рядов и Африканского банка, к той части города, где люди носят шарфы на французский манер и улочки побогаче выглядят точь-в-точь как в каком-нибудь Авиньоне; мимо бесчисленных boulangerie-pâtisserie[244], мимо красношляпых павильончиков старого рынка, построенного чуть ли не в XVIII веке; через квартал Аналакели, где ступеньки, напоминающие гхаты по берегам Ганга, спускаются к быстрой реке проспекта Андрианампуанимерина; в плотном потоке «пежо», «рено» и «ситроенов» из эпохи Луи де Фюнеса, чудом доживших до наших дней и готовых отдать концы в любую минуту; через десяток неведомых «лалана»[245], мимо гниющих палаток, заляпанных грязью и птичьим пометом, мимо засиженных мухами тележек с фруктами и густого дыма жаровен; мимо сердцевидного озера Ануси, где в ноябре цветут джакаранды[246] и гнездятся египетские цапли, а сейчас продают какие-то горшки, паралон, светильники из консервных банок и обувь из автомобильных шин; где возвышается обелиск «Анжели майнти» («Черный ангел») в память о малагасийских солдатах, погибших в Первую мировую войну; через центр города, через эту нескончаемую барахолку — к заржавевшим воротам главного госпиталя страны. Если же на утро был запланирован очередной reunion[247] (как здесь любят это слово!) в поликлинике Илафи, то мы ехали через министерский квартал, мимо университета и мавзолея премьер-министра Раинихару, из Антанинаренина в Исутри и дальше — на окраину города, где открывались просторы заливных полей, а за ними — панорамные красоты центрального нагорья. Я глазел по сторонам, щелкал клювом фотоаппарата. Проза Берроуза была уже где-то далеко, а здесь, в медленно просыпающейся Тане, были стихи Рабеаривелу. В книжной лавке «О-зома» я приобрел его «Переводы ночи», и теперь, когда заоконный петух не давал мне спать по ночам, я переводил эти стихи на русский[248]: