Африканская книга

Нуру плохо знает английский, а нигерийки не владеют ни французским, ни тем более малагасийским, и мне приходится все время переводить, жонглировать двумя с половиной языками. «Половина» — это малагасийский, который я прилежно и в целом безуспешно учил что-то около года. «Миала цини фа ци мациару ни тени малагаси ау»[342]. К счастью, у Нуру безупречный французский, но она настаивает, чтобы я восстанавливал свой почти несуществующий малагасийский; кажется, она сильно переоценивает мои лингвистические способности. К слову, нигерийские подруги тоже говорят на разных языках: Реми — из народа эсан, Прешес — из народа йоруба. А вокруг нас — арабский язык, причем не просто арабский, а магрибский диалект, дарижа, который, как мне объяснили, практически непонятен носителям стандартного арабского. Я принимаю все это на веру, мне не отличить арабский от берберского, на котором здесь тоже говорят. Можно подумать, что мы попали не в Марракеш, а на строительство Вавилонской башни. Но в конечном счете все находят общий язык, потому что на первом этаже этой башни находится ресторан, где неверных, желающих набить утробу в часы рамаданского поста, ждет ломящийся яствами стол. И все прочие достопримечательности Красного города — сады Агдал, мечеть Кутубия, дворец Эль-Бади и даже медина с ее знаменитым балаганом Джамаа-эль-Фна — временно отходят на задний план.

Это мой третий визит в Марокко. В прошлый раз я приехал сюда из голодной страны Мали, где мы с Аллой в течение трех недель питались безвкусной кашей из проса вперемешку с песком и щебнем. Попав из малийской пищевой пустыни на марокканский ночной базар, мы принялись поглощать все, что попадалось нам на глаза, и это гастрономическое впечатление перекрыло все остальные. С тех пор у меня, как у собаки Павлова, при слове «Марокко» сразу начинает выделяться слюна: вспоминается тот ночной базар с его шашлыками, бараньими колбасками «мергез», жаренными на мангале сардинами, виноградными улитками в пряном бульоне, слоеными блинами «мсеммен», лепешками «харча» и «бегрир», картофельными оладьями «макуда», пончиками «сфенж», орехами, сухофруктами, плодами опунции. А ведь это все только уличный фастфуд! Что уж тогда говорить о парадной трапезе, о марокканской haute cuisine? На подробное ознакомление с этой кухней может уйти целая жизнь (спросите у гастротуристов с форума Chowhound!). Мои же возможности ограничены, у меня на все про все есть три дня, и моя попутчица Нуру, которую кулинарные изыски интересуют меньше всего на свете, запланировала на это время насыщенную культурную программу. «Уже почти год здесь живу и еще ничего не видела, кроме больницы. Даже Рабата толком не знаю. А там, между прочим, и касба есть, и римские развалины, и королевский дворец, где живут все эти их Хасаны да Мухаммеды. Вот теперь, когда вы приехали, у меня есть повод на все это посмотреть».

Все будет, Нуру, но сперва нам, не постящимся в Рамадан, предлагают лукуллов пир, эвфемистично названный семейным обедом на шесть персон. «Семья в шесть персон» — это мы с Нуру, Санни, Лора и наши новые друзья из Нигерии, Реми и Прешес. Как бы ни была голодна и прожорлива эта разноязыкая семья, ей ни за что не осилить такое количество еды. Трапеза начинается с закусок «мезе», разноцветно разложенных на огромном праздничном блюде. Салаты из моркови, свеклы, картофеля и чечевицы преображаются в экзотику благодаря сложному сочетанию из двадцати семи специй с общим названием «рас-эль-ханут». Салат «хубиза» из листьев мальвы, тушенных с кинзой, чесноком и лимоном, предстает дальним родственником грузинского «пхали». Хумус, политый аргановым маслом, обнаруживает ореховое послевкусие. Даже бабушкин салат «из синеньких» превращается в марокканский «зулук» (так отдыхающий из Кривого Рога, напялив по команде фотографа джалабию и чалму, предстает таинственным магрибинцем).