Африканская книга

Дервиша мы не встретили, зато набрели на концерт музыки таараб, о которой я читал в преддверии поездки. Родоначальницей этого музыкального жанра, до сих пор почитаемого в Кении и Танзании, считается занзибарская певица, суфражистка и политическая активистка Сити бинти Саад (1880–1950). Танзанийский писатель Шабаан Роберт, основоположник современной литературы на суахили, описал ее жизнь в книге «Биография Сити бинти Саад». Сейчас на Занзибаре работает целая академия музыки таараб, названная в ее честь. Эта академия, квартирующая в здании бывшей таможни, оказалась с нами по соседству: из номера гостиницы нам были слышны безостановочные музыкальные упражнения учащихся. По вечерам на верхнем этаже здания, в «актовом зале» (стулья в несколько рядов; сцена не сцена, а просто небольшое пространство перед рыжей кулисой), устраивались бесплатные концерты. Туда мы и забрели, выйдя из гостиницы и идя на звук, как дети, заколдованные флейтой Гамельнского крысолова. Кроме нас в зале оказалось еще человек десять слушателей. Этот концерт — единственный раз, когда нам повезло вырваться за пределы туристического конвейера, — был лучшим, что я видел и слышал на Занзибаре. Вот что не хотелось бы забыть. Трое музыкантов, не менее мастеровитые, чем виртуозы из компании Джона Зорна, играющие своеобразный фьюжн, сплав таараб с фри-джазом. Саксофон, клавиши, перкуссия и арабская лютня «уд». В течение концерта музыканты несколько раз меняются инструментами. Ударник (cool cat в темных очках, выдающий такие соло, каких не постыдился бы и Бадди Рич) берет в руки саксофон, а саксофонист (он же — игрок на лютне) садится за ударную установку. Клавишник (как выяснилось, создатель и руководитель группы) выглядит как африканский близнец нью-йоркского джазового пианиста Джейми Сэфта. Во время исполнения композиции «Ашки Байя» (классика жанра) он бросает свой инструмент и пускается в пляс. Первая половина программы — инструментальная; во второй половине появляется импозантная певица, точь-в-точь Сити бинти Саад, сошедшая с одного из развешанных повсюду фотопортретов. Даже пальма в кадке, раскачиваемая ветром из открытого окна, движется в такт удивительной музыке.

На другой вечер там был концерт традиционной музыки суахили — со сказителем в головном уборе из меха обезьяны колобус, с разнообразной перкуссией и калимбой… Любопытно, но с таараб-джазом не сравнится. Зато утро было продолжением того драгоценного взгляда за ширму «обязательной программы»: вид на бухту, где еще спят лодки дау; по набережной без дела слоняются масаи, выписанные сюда для развлечения туристов; а в музыкальной академии по соседству уже идут занятия, и нам слышно, как кто-то разучивает «Элизу».

2. Йоханнесбург

Первое, что увидели, когда самолет пошел на посадку: горы, сверху похожие на складки толстой слоновьей кожи. Сейчас сядем, и я снова — после довольно долгого перерыва — окажусь в Африке. Впору вспомнить Дорис Лессинг: «Те, кто здесь жил, навсегда стали изгнанниками в той величественной и необъяснимой тишине, что лежит за оградой фамильного участка. Африка дала им знание, что человек — незначительное существо среди других существ в огромном пейзаже. Африка как застарелая лихорадка, навсегда оставшаяся в латентной форме у тебя в крови, или как старая рана, начинающая ныть всякий раз, когда меняется погода». Эта Африка имеет мало общего с той, которую я знаю; здесь я еще не был. Капские горы, кару, краали. Золото в Трансваале, маис во Фри-Стейте, сахар в Натале и виноградники в Кейпе. Другой южноафриканский классик, Эзекиель Мпахлеле, говорил, что Гана — лирика, а Южная Африка — огонь. Что такое огонь в контексте его высказывания, понятно: говоря о жизни вообще, он, как свойственно литератору, в первую очередь имел в виду литературу. Литература протеста, частью которой стал и он сам. Если же говорить о природе, все ровно наоборот: лирика — это здесь. Особенно сейчас, в середине июля, то есть зимой. Ясная, безоблачная прохлада. Днем довольно тепло, но свет зябкий, зимний. Пройдет еще несколько месяцев, прежде чем дым костров поднимется над вельдом, сгущаясь в люминесцентный туман, и приглушит цвета буша. А пока небо то опускается, накрывая пространство серым пледом, то снова поднимается и превращается в синий, безоблачный купол.