Африканская книга

Зная, насколько в этом городе опасно, все время озираешься, ищешь, откуда может исходить опасность. Видишь ораву школьников с ранцами за плечами или, например, группу тетушек, торгующих чем-то на улице, дебелых и добродушных, похожих на тех, что в Гане. И, глядя на них, на окружающих тебя обычных людей, испытываешь, как принято теперь говорить, «когнитивный диссонанс», обнаруживаешь зазор между действительностью и тем, что ты о ней знаешь. Как будто люди отдельно, а опасность отдельно. Но опасность вполне реальная, и она чувствуется, носится в воздухе. Как будто над страной до сих пор висит комендантский час. Это — другая Африка, здесь ухоженно и неуютно, тревожно, как в романах Кутзее. Побывав в Южной Африке, начинаешь понимать его книги по-новому. «Бесчестье», «Жизнь и время Михаэла К.», «В ожидании варваров». Последнюю в особенности. Эта книга — ожидание Апокалипсиса, который уже наступил.

* * *

В своей нобелевской речи Кутзее говорил, что в Южной Африке нет полноценной литературы, скорее это — письма из тюрьмы, со свойственной таким письмам схематичностью и искаженной картиной мира. Кутзее виднее. Как по мне, южноафриканская литература более чем полноценна и представляет интерес хотя бы потому, что это одна из двух главных литературных традиций Африканского континента (вторая — нигерийская). Причем речь идет сразу о нескольких литературах на одном географическом пространстве: литература на английском, литература на языке африкаанс, на языках зулу, коса, сото, свази, тсвана, ндебеле и так далее. Я имею представление только о том, что было написано по-английски, так как все остальное ни на английский, ни на русский практически не переводилось. Но и среди англоязычных авторов Южной Африки достаточно тех, что составили бы честь любой литературе: Герман Чарльз Босман, Джон Кутзее, Алан Пэйтон, Андре Бринк, Атол Фугард, Дэн Джейкобсон, Питер Абрахамс, Кен Темба, Артур Маймане, Эзекиель Мпахлеле. Кроме того, Южная Африка дала миру целую плеяду великих писательниц, начиная с родоначальницы Олив Шрайнер, чей Бонапарт Бленкинс достоин занять место в ряду таких бессмертных персонажей, как Тартюф и Фома Опискин.

О расцвете искусств при тоталитарном режиме много сказано и написано. Был этот расцвет и в Южной Африке. Было целое поколение писателей-диссидентов с сам- и тамиздатом, с запретами на публикации, с преследованием со стороны властей. Одни угодили на Роббенэйланд (южноафриканские Соловки), другие были отпущены «жрать хлеб изгнанья, не оставляя корок». Словом, была ситуация, во многом схожая с советским андеграундом — с той разницей, что южноафриканские диссиденты были обласканы советским официозом. Впрочем, они были востребованы и на Западе и, подобно самым удачливым из литераторов, уехавших из СССР, получили позиции в престижных университетах: Эзекиель Мпахлеле — в Пенсильванском, Ричард Рив — в Колумбийском, Льюис Нкоси — в Гарварде. Все они были блестяще образованы (причем для многих это было самообразование, вопреки господствовавшей при апартеиде системе «бантустанских школ»). Были среди них и шарлатаны вроде Мазизи Кунене, и сумасшедшие вроде Блока Модисане, и близкие к гениальности таланты вроде Кена Темба.

В Университете Огайо была радиопередача «Talking Sticks», где их регулярно приглашали к микрофону; в издательстве Heinemann была серия «Африканские писатели», где у них выходили книги — эквивалент профферского «Ардиса» для африканцев. И был подпольный журнал DRUM, где печатались не только их рассказы (жанр короткого рассказа был особенно популярен, и многие из этих рассказов написаны мастерски), но и критические статьи, полемика, в которой участвовали Ричард Рив, Блок Модисане, Артур Маймане, Кен Темба, Алекс Ла Гума и другие. Дискутировали о том, вредит ли письму социальная ангажированность, о возможности «чистого искусства» в условиях апартеида, о пьесах Шекспира, много о чем еще. Спорили горячо и красноречиво, уровень дискурса был очень высок, в том числе в разговорах о расовых отношениях. Если у афроамериканских писателей расовая тема часто упрощается до рудиментарной дихотомии «черное и белое», то у писателей из Южной Африки палитра гораздо богаче, есть и другие цвета. Как известно, «цветными» в ЮАР называются люди смешанной расы, чье положение — отдельная тема. Это тема Ричарда Рива, Алекса Ла Гума и Джеймса Мэтьюз: цветные, которых отвергают и белые, и черные; которые сами себя отвергают — одни стараются сойти за белых, другие ненавидят своих более светлокожих родственников. Это история жизни в гетто, ее многогранная трагедия. Но это еще и история языка, английского с примесью африкаанс, зулу, коса и даже блатной фени («цоцитаал»), с рифмованным сленгом, на котором кореша называли «my china» (по логике рифмы: «my mate — my china plate»). И, наконец, это история целого поколения писателей, ощущавших, как и писатели советского андеграунда, свою причастность к литературному явлению исторического масштаба… Увы, сорок лет спустя об этом явлении уже мало кто помнит.