Аграрные реформы в довоенной Ичкерии

И Москва к этой концентрации всего, что когда-то принадлежало Советскому Союзу, очень стремилась. Например, Российская Федерация в 1993 году взяла на себя все долги бывших союзных республик (а единый советский внешний долг был изначально разделён между ними в определённых пропорциях). И связано это вовсе не с тем, что в правительстве сидели некомпетентные люди, только и думающие как бы посыпать голову пеплом, всё всем выплатить, а своим должникам напротив — всё простить. За это бремя Россия получила монопольное право на иностранные активы и имущество бывшего единого государства. Принять столь богатое наследство без наследования долгов было невозможно, но, по-видимому, дальнейшая выгода это окупила. Но проблема существовала и с другой стороны — речь идёт о разделе имущества между субъектами самой Российской Федерации, потому что иногда оно не принадлежало ни конкретному региону, ни даже РСФСР. В Чечне, например, все основные средства производства на 95 % были в общесоюзном подчинении, то есть принадлежали СССР в целом[57].

Остановиться сейчас подробнее на вопросах создания нового российского федерализма и того, почему он вышел именно таким, каков он есть, значило бы сильно замедлить и без того растянутое повествование. Но всех интересующихся я отсылаю к книге Владимира Лысенко «От Татарстана до Чечни (становление нового российского федерализма)». Лысенко, будучи одним из «пионеров» демократического движения перестроечной волны и ярым антикоммунистом, занимал должность зам. председателя Госкомнаца и стоял у истоков федеративного устройства нашей страны. Несмотря на личность автора, его работа более чем информативна. По ней хорошо видно, что низкая самостоятельность большинства субъектов РФ — вполне закономерный итог того, что из-под этого федерализма весьма оперативно «выдернули» экономическую основу.

Пока что достаточно отметить то, что такие обвинения, высказываемые чеченскими сепаратистами в сторону России, как сохранение «имперского мышления», «русизм», «нарушение обещаний о самоопределении» на заре этого движения выглядели куда прозаичнее. Даже с налётом торгашеского цинизма. Вот что Джохар Дудаев ответил корреспонденту газеты «Советская Россия» в 1991 году, когда речь зашла о минском соглашении:

«Государства — члены так называемого СНГ — будут претендовать на правопреемственность бывшего СССР. Но в чём? В контроле над ядерным оружием, над валютой, над всем хозяйством. Однако всё это создавалось усилиями всего народа, в том числе тех республик, кто не разделяют идею СНГ. Почему они должны быть обделены в этом? Я считаю, что это вполне справедливые вопросы, которые должны быть заданы славянам другими республиками»[58].

СНГ, как известно, оказался структурой мертворождённой и реальным правопреемником СССР единолично стала Российская Федерация. Тут и складывается образ врага. Вот как изменилась риторика президента самопровозглашённой республики в 1992 году:

«Мы сегодня целиком и полностью зависим от финансово-экономической политики России, она держит против нас блокаду почти год. Россия монопольно присвоила себе функции правопреемника Союза, загребла богатства, а всех оставила с долгами. С помощью войск»[59].

На этой почве, на мой взгляд, и выстроены все конфликты, возникавшие между Москвой и окраинами в процессе построения нового российского федерализма — это передел собственности бывшего СССР, итоги которого закладывали вектор развития тех или иных субъектов на десятилетия вперёд. Чечня в этом плане не исключение, просто местная элита имела более благоприятные, с точки зрения нестабильности региона, условия, чтобы реализовать свои амбиции в спасении накопленных в советский период богатств от вездесущей «руки Москвы». Причём не нужно забывать, что делили, по сути, не своё — весь этот потенциал был накоплен при другой общественной системе несколькими поколениями трудового народа, никакого «правого» участника этого спора в принципе быть не могло, мог быть только сильнейший.