Айвазовский

Итак, дом А. С. Суворина в Феодосии мог бы служить прекрасным напоминанием о выдающихся личностях, о событиях, связанных с их жизнью, их творческими и общественными начинаниями, их взглядами и прениями. Постройка не сохранилась, зато по-прежнему остаются на феодосийской набережной дача Стамболи, напоминающая о мавританском стиле, дача «Виктория», также решённая в испано-мавританском стиле, вилла А. Крыма, уподобленная венецианским образам, вилла «Милос» — копия Эрехтейона. Иван Константинович курировал строительство, особенно внимательно — на центральных улицах города, весьма щепетильно контролировал его с эстетической стороны.

Успех побуждал его работать более и более энергично. Казалось, нет и не будет конца новым замыслам, свершениям, общественно значимым деяниям. Как каждый истинный художник, Иван Константинович не расставался с холстами и красками, которые становились отражением его жизни, его душевных стремлений. Эпистолярное наследие художника, как и его живописные «письма», раскрывает для нас его начинания. Одно из таких посланий он адресовал в сентябре 1888 года А. Татяну[362]:

«29 сентября 1888 г., Феодосия.

Его Превосходительству

Арутюну-Паше Татяну

Высокочтимый государь!

В прошлом я имел честь насладиться знакомством с Вашим превосходительством и с почтенной семьёй Вашей, посему осмеливаюсь представить Вам племянника моего Леонида Мазирова, который, отправляясь в турецкую столицу, согласился исполнить и моё поручение.

Внимание, которое было оказано мне покойным султаном Абдуллой Азизом, его приближёнными и моими константинопольскими соотечественниками в бытность мою в Константинополе в 1874 г., наложило на меня приятную обязанность каким-то образом выразить свою признательность всему населению вашей столицы и, особливо, соотечественникам моим, кои ещё в прошлом году любезными письмами и телеграммами стали участниками торжеств по случаю моего пятидесятилетнего юбилея.

Именно поэтому я изменил своему первоначальному намерению об отправлении некоторых моих картин во Францию и поручил вышеупомянутому племяннику передать указанные картины для константинопольской выставки (exposition), чтобы половина поступившего с выставки сбора была использована на общественно-полезные для армян цели. Кроме сего, две картины приношу в дар армянскому благотворительному обществу и по одной картине — турецкому, русскому и греческому обществам.

Прошу Ваше Превосходительство не отказать в Вашем высоком покровительстве г-ну Мазирову.

Честь имею быть Вашим покорным слугою

Оганес Айвазян

В настоящем пакете найдёте мою фотографию с моей небольшой работой, кои благоволите принять...»[363]

Открытие персональной выставки И. К. Айвазовского в Константинополе было завершающим аккордом в летописи столь богатого событиями 1888 года. Вернисаж состоялся 1 октября в залах посольства России, где экспонировалось 20 новых полотен. О художнике и его творениях восторженно сообщали турецкие, французские, английские и армянские периодические издания. Редактор газеты «Новое время» А. С. Суворин, который в это время находился в Константинополе, замечал: «Вся общественность Константинополя, особенно его соотечественники-армяне, как в 1874 году, так и каждый раз, когда приезжает художник в Константинополь, принимают его с особой честью»[364]. Такое высказывание объективно, поскольку влияние искусства Ивана Константиновича, бесспорно, было исключительным. Недаром в Армении его называли «богатырём армянской живописи», о чём свидетельствовал писатель В. Малезян в газете «Аревелк» («Восток»)[365].

Несмотря на то что сам маринист не сопровождал свою выставку, он был удостоен высокой награды турецким султаном Абдул-Хамидом II[366] — орденом Меджидие 1-й степени. О подробностях, связанных с награждением, узнаём из письма И. К. Айвазовского конференц-секретарю Петербургской академии художеств П. Ф. Исееву:

«12 декабря 1888 г.

<...> Прежде чем Вы узнаете о награде, полученной мною от султана, я желаю объяснить Вам, как это случилось. Выставку двадцати картин устроил мой племянник Мазиров, который сам отправился туда и оставался во время выставки. Перед его выездом я многократно говорил и просил, чтобы [он | держал себя подальше от двора, особенно от султана, чтобы не подать ни малейшего повода думать, что рассчитываем на что-нибудь; выставку же затеяли потому, что картины должны были идти мимо Константинополя до Марселя, и я их должен был получить в Париже, но я отложил свою поездку за границу, и поэтому оставшиеся картины вернулись домой в Феодосию.