Айвазовский

Я поручил Мазирову просить нашего посла Нелидова, которому я писал, принять большую картину “Олег”, бывшую на выставке в Академии. Это доставило большое удовольствие послу, и картина — есть собственность нашего посольского дворца, затем небольшую картину отдали армянскому благотворительному обществу в пользу приютов и третью небольшую картину в турецкое учреждение, или в рисовальную школу[367] в Константинополе. Эта последняя картина наделала то, чего я не желал. Виноват немного Мазиров. Вместо того чтобы передать тихо по назначению, он при письме препроводил её министру-паше, моему знакомому, который доложил султану под предлогом, чтобы султан указал, куда назначить, — и вот вследствие этого падишаху угодно было наградить меня Меджидие I-ой степени.

Признаюсь откровенно, я сильно сконфузился и недоволен Мазировым, о чём я уже написал ему в Петербурге. Сконфужен и недоволен по той причине, что теперь каждый имеет право полагать, что выставка и пожертвование двух картин были сделаны с целью получить награду. Что, согласитесь, в мои лета, в моём положении и имея наши высшие ордена, было бы непростительно, и я первый, признаюсь, окритиковал бы старого товарища, если бы он так поступил, а у меня, к несчастью, так сложилось, несмотря на все мои меры. Я даже писал нашему послу, и он совершенно разделяет моё мнение.

Правда, что высокопоставленные паши намекали Мазирову, что, раздавая две-три картины учреждениям, следовало бы поднести картину и Его Величеству, но в ответ на его письмо я наотрез отказался, между тем не избег этого.

Вчера получили письмо из Константинополя от Артима-паши (министра иностранных дел), который извещает о награде и передаёт привет султана по поручению его и благодарит за картину, т. е. за ту, которая назначена была в рисовальную школу. К тому же, что дали награду, я, зная восточный обычай, должен теперь послать султану картину, и я решил на это пожертвовать ширму с пятью картинами, написанную лет пять тому назад в Петербурге. Чудная резная работа и отлично сохранившаяся. Пошлю, разумеется, нашему послу Нелидову, и пусть уже он представит по своему усмотрению. Мне так совестно, что не думаю даже просить о дозволении носить орден, авось так пройдёт и не узнают. Если же обнаружится, то прошу Вас покорнейше при случае рассказать Его Императорскому Высочеству президенту, как это случилось, и ежели нужно испросить разрешение на поднесение султану вышесказанного подарка, то прошу телеграфировать, если не позволяется; ежели же не есть преступление, то посол наш представит.

Сколько мне известны тамошние обычаи и после таких любезностей султана, я должен непременно послать, как говорится, пешкеш.

Ежели Вы найдёте, что нет крайности в испрошении дозволения поднести, то не говорите об этом. Я полагаю, что посол наш узнает, можно или нет»[368].

Известно, что орден султана был доставлен феодосийскому художнику далеко не сразу. В одном из писем он обращался с просьбой по этому поводу к Г. А. Эзову:

«<...> В заключение маленькая просьба: при свидании с добрейшим Матвеем Авелевичем передать мой привет и просьбу, чтобы узнал в Азиатском департаменте, что за причина, что до сих пор не выслали мне Меджидие 1-ой степени, который лежит у них более двух месяцев.

Хотя в мои лета [это] мало интересует меня и никогда не придётся одевать, но раз это случилось, то естественно, что желательно знать причину замедления. Уж я ни на чужом пиру ли похмелье? При этом не менее считаю [нужным] объяснить, как это случилось.

Осенью, как Вам известно, устроена была выставка моих картин в Константинополе; сам я не ездил туда, Мазирову поручил по окончании выставки три картины распределить таким образом:

1. В русское посольство, 2. В пользу армянских школ, 3. В турецкое художественное учреждение.

Надо полагать, за это последнее султану угодно было дать мне награду, но кто представил, я до сих пор не знаю, Мунир паша или Артим паша... За картину в турецкое учреждение получил награду.

После этого я нашёл уже нужным послать ширму с пятью медалями, вписанными мною, от которых султан был в восторге (прислал мне письмо Артим паша), но я полагаю, что другим, не знающим подробности, не понравилось всё это, хотя не имеют никаких данных...

Преданный Вам И. Айвазовский»[369].

Весной и летом 1889 года после месяцев напряжённой работы, связанной с подготовкой к выставке в Париже, Иван Константинович позволил себе несколько месяцев отдыха. Вместе с супругой они уехали в своё имение Шах-Мамай, которое неизменно радовало художника и где он мог, не отвлекаясь на бесконечную череду дел, хотя бы немного насладиться тихим семейным счастьем и сельской идиллией. Однако даже здесь он строил планы, готовился и к выставке, и к путешествию, продолжал деловую переписку, например с Г. А. Эзовым. В одном из посланий Айвазовский сообщал ему:

«Мы уже месяц как приехали в имение, где проживём до 20-го июля, затем в Феодосию на купанье и ежели ничего не помешает, то 2-го сентября поедем через Берлин в Париж на выставку.