Айвенго

На противоположном краю ристалища возвышался врытый в землю столб, обвитый тяжелыми цепями, вокруг него было сложено топливо для костра; между грудами бревен и хвороста оставался лишь узкий проход – там и должна была пройти Ребекка. Место будущей казни охраняли четверо палачей-эфиопов, чьи мрачные, черные как уголь физиономии приводили в замешательство публику, видевшую в них посланцев ада.

В толпе, глазевшей на эфиопов, вполголоса перешептывались, обмениваясь новостями о проделках сатаны, который сверх всякой меры разгулялся в нынешнее смутное время.

– Слыхали, дядюшка, – вполголоса сообщал молодой поселянин пожилому мастеровому, – что дьявол унес вместе с душой и тело знатного сакса Ательстана?

– Как же, как же. Однако по заступничеству Святого Дунстана вернул обратно и то, и другое…

– Неужто вернул? – восклицал бойкий паренек в зеленом кафтане, стоявший поблизости. – А вот мне говорили совсем другое…

Позади этих двоих топтался рослый молодец с арфой за плечами – деревенский менестрель. На нем была пестро расшитая рубаха, а на шее болталась массивная цепь с ключом для настройки инструмента. Менестрель был родом из Шервуда, о чем свидетельствовала гравировка на серебряной бляхе, прикрепленной к его правому рукаву.

– О чем это вы толкуете? – полюбопытствовал менестрель. – Я пришел сюда сложить одну песню, но, сдается мне, напал на целых две…

– Ательстан умер, – продолжал поселянин, – или был похищен… Я своими ушами слышал, как из обители Святого Эдмунда доносятся заупокойные молитвы. В Конингсбурге готовились к богатым поминкам…

– Упокой, Господи, его душу, – скорбно произнес мастеровой и покачал головой. – Жалко. Не так уж много осталось древней саксонской крови…

– Говори дальше, парень! – нетерпеливо перебил менестрель старика, отодвигая локтем юношу в зеленом кафтане. – Да поживее – скоро начнут…

– Рассказывай, – вмешался в разговор дюжий монах с посохом. – А ежели что не так, я поправлю. Да только не ври, Господь этого не любит.

– Зачем мне брать грех на душу, отче? – обиделся поселянин. – За что купил, за то и продаю… Одним словом, похоронили Ательстана в монастыре…

– Первая ложь! – прогудел монах. – Не далее как сегодня я своими глазами видел его во дворе конингсбургского замка. Живого и невредимого, хотя и малость не в себе… И главное в том, – монах победоносно оглядел публику, – что благородный Ательстан как умер при мне, так и при мне возродился к жизни!

– Да ведь и я о том же! – чуть не плача, вскричал молодой поселянин. – Вот, значит, лежит он в гробу в обители, а монахи ужинают прямо в склепе. Вдруг слышат протяжный стон, звон цепей и загробный голос: «У-у-у, злокозненные пастыри!»

Мастеровой перекрестился, шепча: «Господи помилуй, страх-то какой!»

– Вздор! – взревел монах. – Ательстан ни единого слова в ту минуту не сказал…

Неизвестно, чем бы закончился этот спор, не оттащи менестрель монаха в сторону за сутану.

– Ты опять нарываешься, брат Тук! Мало тебе приключений? Чего ты тут крутишься – в келье тебе не сидится?

– А ты, Аллен? Вырядился, как веселая бабенка…

– Меня сюда сам предводитель послал!

– Скажу тебе по секрету, я видел Ательстана вот как тебя сейчас. И без всякого савана… Ладно, смейся, коли весело, – мрачнея, проговорил монах. – А тут у меня есть небольшое дельце…

Гулкие удары большого церковного колокола оборвали разговор двух знакомцев. Удары следовали один за другим, оповещая о начале церемонии. Толпа замерла, и в абсолютной тишине, прерываемой лишь колокольным звоном, все головы повернулись к стенам обители в ожидании выхода магистра и обличенной в колдовстве Ребекки.

Наконец подъемный мост прецептории опустился и высокие ворота распахнулись. Из них первыми выехали шестеро трубачей, за ними следовал рыцарь со знаменем ордена, затем прецепторы, по двое в ряд, и, наконец, магистр на великолепном коне в простой сбруе. Последним показался рыцарь Бриан де Буагильбер в сверкающих боевых доспехах, но без меча, копья и щита. Все оружие несли за ним двое оруженосцев.

Узкое смуглое лицо Буагильбера, видневшееся сквозь поднятое забрало и отчасти закрытое концами длинного плюмажа, было бледным, словно он провел несколько бессонных ночей, страстным, гордым и одновременно нерешительным. Однако рыцарь правил норовистым конем твердой рукой искусного наездника и лучшего воина ордена храмовников.

По обе стороны от Буагильбера гарцевали Конрад Монт-Фитчет и Альберт де Мальвуазен, взявшие на себя обязанности поручителей рыцаря. Они были безоружны и в белых одеждах – в тех, какие храмовники носят в мирное время. За ними плотным строем следовали прочие рыцари ордена и вереница оруженосцев и пажей, одетых в черное. В основном это были молодые послушники, добивавшиеся чести быть посвященными в рыцари ордена Храма.