Академия при царском дворе. Греческие ученые и иезуитское образование в России раннего Нового времени

Тем не менее за этим отходом от строгого аристотелевского определения риторики вскоре следует возвращение к ортодоксальному аристотелизму. Как и в других искусствах, указывает Иоанникий, в риторике имеется несколько правил, соблюдение которых ведет к успеху. Однако риторика отличается от других искусств: лишь она позволяет сохранить в словах и речах ту четкость и выразительность, которые были задуманы оратором. По этой причине без риторики (то есть умения хорошо говорить) не обойтись ни одному искусству, если оно хочет решить стоящие перед ним задачи419. В соответствии с проведенным выше различием между врожденными и приобретенными способностями Иоанникий далее делит риторику на естественную и искусственную (physike и technike, naturalis и artificialis). Первая представляет собой часть природы данного человека, последнюю же отличает набор формальных правил, и потому ей можно обучиться. Возвращаясь в лоно аристотелизма, Иоанникий проводит различие между задачей (kathekon/officium) и целями искусственной риторики: ее задача состоит в том, чтобы говорить подобающим образом, цели – в том, чтобы убеждать. Подобающая речь, имеющая своей целью убеждение, должна быть поучительной (didaskein/docere), доставляющей удовольствие (euphrainein/delectare) и трогательной (kamptein/movere)420. Иными словами, оратор не может не поучать свою аудиторию. А для того, чтобы это сделать, он должен говорить так, чтобы доставить аудитории удовольствие. Лишь в этом случае ему удастся задеть чувства слушателей и склонить их к своей точке зрения, а значит, победить. Что касается предмета риторики, здесь Иоанникий прямо ссылается на Аристотеля: предметом риторики может быть любая тема (pasa zetesis/circa quamlibet materiam). В этом смысле риторика представляет собой противовес (antistrophos, reciproca / vice versa) диалектике. В этом месте Иоанникий мимоходом делает замечание в отношении того, что у Аристотеля носит название isostrophos, то есть обращается к одним и тем же предметам, чем занимается диалектика: «Ибо свойство риторики и логики состоит в том, чтобы беседовать и говорить о любых предметах»421. Более того, целью обеих является убеждение, но они различаются в том отношении, что требуют по-разному выстраивать речь422.

В разделе, озаглавленном «О силе и величии риторики», Иоанникий стремится дать осязаемый пример того, как устроена риторика. Взяв в качестве парадигмы оратора, красноречивого от природы, Иоанникий указывает, что хороший оратор должен «обращаться» и к разуму, и к душе своих слушателей. Соответственно, первоочередное значение имеют не только слова оратора, но и его манера держаться и жесты423. Сразу же после этого Иоанникий подробно объясняет, как хорошему оратору в ходе выступления следует использовать и свой голос, и телодвижения. Такой оратор убеждает слушателей в истинности своих слов и силой своих аргументов и эмоций, и своей жестикуляцией. Например, если оратор расстроен и зол, те же чувства передаются и его аудитории; если он разъярен, то его слушатели тоже впадают в ярость; когда он успокаивается, успокаивается и аудитория. Такой оратор завладевает телом, разумом и душой своих слушателей. Вообще, Иоанникий смело утверждает, что природная способность к убеждению, отличающая хорошего оратора, – дар, который он «каким-то образом» делит с ангелами и Богом. Ибо она дана ему Богом и служит для прославления Бога. И такая «общность» отнюдь не присуща другим искусствам, изобретенным человеком424. Более того, хороший оратор отличается от других людей силой своей памяти и воображения – чертами, которые присущи людям в разной мере. Далее, лишь хороший оратор наделен всеми теми свойствами, которыми обладают прочие искусные мастера и ученые (technitais/epistemosin, in aliis). Например, человек от природы умный, но с плохой памятью может стать превосходным философом, но не факт, что из него получится хороший оратор. Таким образом, оратор должен обладать рассудительностью, хорошей памятью, быстрым и богатым воображением, а также воодушевляющей, могучей и «почти божественной и небесной» силой разума425.