И еще одно воспоминание тех времен. Паллада Гросс, по прозвищу Паллас, актриса студии Николая Евреинова, одного из наиболее авангардных и вызывающих споры режиссеров дореволюционной России, записала: «Только с первым трамваем мы отправлялись по домам и, что интересно, не были ни сонными, ни измученными, по дороге продолжали разговоры и с жаром обменивались мнениями. (…) "Бродячая собака" не была театральным клубом и вообще не была клубом, и уж, во всяком случае, не была театральным рестораном. Это было место отдыха актеров, художников, которые именно сегодня закончили работу над картиной, писателей, дописавших последний раздел своей книги, и поэтов, не раз творивших в стенах этого подвала».
Для Ахматовой в то время подвальчик был ее вторым, а, возможно, даже первым домом. Но уже тогда в ней было нечто, что заставляло ее смотреть критически на декадентскую красоту «Бродячей собаки». Артистическая жизнь подвала была слегка болезненной, как бы мучимой горячкой. Александр Блок, например, усматривал в ней измену настоящим целям искусства. В кабаре «Бродячая собака» молодая, бунтующая художественная элита спорила, острила, читала стихи и пила до рассвета вино. В одном из своих стихотворений Ахматова описала весь климат этой последней предвоенной зимы, настроение напряженного ожидания и интеллектуального оживления, но в то же время – некоторого морального декаданса:
Эти забитые окошки и птицы, томящиеся по облакам на стенах, нарисованные, впрочем, знаменитым художником Сергеем Судейкиным, выражали беспокойство Ахматовой о том, что настоящая жизнь протекает где – то совсем в другом месте, пусть не такая рафинированная и даже более печальная, но реальная, до которой можно дотронуться. Я вижу ее такой, какой ее запомнили современники – зимой, в пятом часу утра в «Бродячей собаке». Сидит у камина, пьет кофе, курит длинную тонкую папиросу. Она бледна от вина и электрического света, обостряющего черты. Уголки губ опущены. Взгляд холоден и как бы непреклонен. Она никогда не бывает одна. Друзья, поклонники, дамы в больших шляпах и с подведенными глазами. С того памятного вечера у Вячеслава Иванова в его «Башне», когда дебютирующая поэтесса читала дрожащим голосом свои стихи, прошло уже два года. Она завоевала славу, известна и признана. Струйка дыма поднимается от папиросы, которую Анна изящно держит в узкой руке. Плечи, закутанные в шаль, слегка дрожат от кашля. Это начало туберкулеза, с которым ее сильный организм справится быстро и бесповоротно. Она поворачивается к сидящему рядом товарищу и, грустно улыбаясь, говорит: «Я так никогда и не узнала счастливой любви»..
И тем не менее Ахматова признавалась в стихотворении, что любила эти вечера и ночи, проходившие в разговорах до самого утра. Любила свою славу, любила быть в центре внимания. В ней было много эгоцентризма. Будучи с ранней молодости предметом восхищения и похвал за свою красоту, обаяние и талант, она быстро привыкла к мысли, что является кем – то необычайным и исключительным. Царскосельским черным лебедем. Она признавалась, что в юности была избалованной, капризной, эксцентричной. В «Бродячей собаке» Ахматова встречалась с Мандельштамом, Нарбутом, Зенкевичем, Шилейко, Лурье и другими друзьями – иногда даже с Маяковским, приходившим сюда во время своих приездов из Москвы. В коротком стихотворении она признается:
В те времена Ахматова приходила в кабаре вместе с Гумилевым, вечера и ночи проводила среди поклонников, а перед утром уходила с музыкантом Артуром Лурье.
Колдунья, взятая в жены