Ахматова, то есть Россия

Высокая, гибкая в талии, с длинными стройными ногами и несколько угловатыми коленями, в синем платье с декольте, которое заканчивается двумя белыми складками. Из этого декольте всплывают длинная тонкая шея и необычные плечи с такими худыми ключицами, что их углубление вместило бы, как вспоминает сама модель, целый бокал шампанского. Быть может, во времена шальной петербургской молодости шампанское пили прямо из этих углублений! Характерная горбинка на носу, связанные в узел черные, прямые волосы и модная тогда парижская челка. Она сидит, задумавшись, сплетенные руки худыми пальцами поддерживают тяжелую темно – желтую шаль. Этот атрибут, почти театральный реквизит Ахматовой, который появляется почти во всех воспоминаниях о ее личности, действительно, как написал Мандельштам, напоминает окаменевшую, псевдоклассическую накидку. По моему мнению, Альтману решительно удался портрет встреченной им в Париже элегантной, привлекающей взгляды «француженки».

Этот французский, как бы сказали сегодня, имидж Ахматовой, тоже был одной из черт образа, который она создавала. Когда в 1911 году она приехала в свое российское «дворянское гнездо» Слепнево прямо из Парижа, то встретилась, к своему явному удивлению, с такой реакцией: «В 1911 году я приехала в Слепнево прямо из Парижа, и горбатая прислужница в дамской комнате на вокзале в Бежецке, которая веками знала всех в Слепневе, отказалась признать меня барыней и сказала кому –то: „К слепневским господам хранцужанка приехала“ а земский начальник Иван Яковлевич Дерин – очкастый и бородатый увалень, когда оказался моим соседом за столом и умирал от смущенья, не нашел ничего лучшего чем спросить меня: „Вам, наверно, здесь очень холодно после Египта?“ Дело в том, что он слышал, как тамошняя молодежь за сказочную мою худобу и (как им тогда казалось) таинственность называла меня знаменитой лондонской мумией, которая всем приносит несчастье».

Ахматова любила Слепнево, словно родной дом. Каждое лето, а также зиму, в том числе последнюю зиму перед революцией, она проводила в этом имении в тверской губернии, заросшей сосновыми лесами, полной озер и рек.

Сохранилось много снимков, показывающих молодую Ахматову спокойной, улыбающейся, возможно, даже счастливой и без всякой позы, в старинных декорациях этой дворянской усадьбы: на веранде в окружении семьи, в саду на прогулке, с книгой в гамаке. Гумилев не переносил Слепнева, и в этом они тоже разнились. «Николай Степанович не выносил Слепнева. Зевал, скучал, уезжал в невыясненном направлении. Писал: "такая скучная не золотая старина" и наполнял альбом Кузьминых – Караваевых посредственными стихами. Но, однако, там что –то понял и чему – то научился», − комментирует Ахматова. Ее собственное отношение к Слепневу было очень личным, с ним были связаны ее собственные тайны. С волнением она описывает подробности, казалось бы, не имеющие значения: «Я носила тогда зеленое малахитовое ожерелье и чепчик из тонких кружев. В моей комнате (на север) висела большая икона – Христос в темнице. Узкий диван был таким твердым, что я просыпалась ночью и долго сидела, чтобы отдохнуть… Над диваном висел небольшой портрет Николая I – не как у снобов в Петербурге, почти как экзотика, а просто, сериозно – по – Онегински („Царей портреты на стене“). Было ли в комнате зеркало – не знаю, забыла. В шкафу остатки старой библиотеки, даже „Северные цветы“, и барон Брамбеус, и Руссо. Там я встретила войну 1914 года, там провела последнее лето (1917)».

Начиная с 1912 года, эти частые наезды в Слепнево, приобретают свое главное значение, более важное, чем все остальные: 1 октября 1912 года рождается единственный ребенок Анны Ахматовой, сын Лев Гумилев. Роды проходят в самой лучшей и дорогой петербургской клинике профессора Отто, тамошней гинекологической знаменитости. Счастливый Николай ежедневно звонит в клинику, а в конце привозит обоих в Царское Село, где уже ждет бабушка маленького Левы, свекровь Ахматовой, Анна Ивановна Гумилева. Женщины хорошо понимали друг друга, хотя и двигались по совершенно разным орбитам.