Ахматова, то есть Россия

Ахматова оставалась в Ташкенте до 1944 года. В очерке «Коротко о себе» она отметила: «В Ташкенте я впервые узнала, что такое древесная тень и звук воды в палящий жар. А еще я узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела». Когда поэтесса вместе с Лидией Чуковской прибыли в Ташкент, было начало ноября. Установилась мягкая южная осень. На вокзале их встречал Корней Чуковский, который забрал Лидию с внучкой домой, а Ахматовой помог устроиться в небольшой комнатке на чердаке Дома писателей на улице Карла Маркса, 17. Ее соседкой была Надежда Мандельштам. Однако самой близкой из эвакуированных для Ахматовой стала живая и одаренная огромным чувством юмора актриса Фаина Раневская. Фаина с детства мечтала о театральной карьере и стала необычайно популярной во всем Советском Союзе комедийной актрисой. Ахматовой очень нравилась ее энергия, несколько нахальный юмор и живой темперамент. Анна называла ее «Чарли», потому что Фаина со своим чувством юмора и даром импровизации забавных сценок смешила Ахматову до слез. Актриса была необычайно интеллигентной, и поэтесса хорошо чувствовала себя в ее обществе. На вопрос, не еврейка ли она, Фаина отвечала: «Ну, что ты говоришь? У меня просто интеллигентное лицо!» Говорила также: «Когда пациент желает выздороветь. медицина бессильна». Обе были без денег, как, впрочем, и большинство прибывающей в Ташкент эвакуированной интеллигенции. Ходили на прогулки на азиатский базар. Питали исключительно свои взоры возвышающимися горами арбузов, кистями черного и зеленого , свежими финиками, мягким, слегка фиолетовым инжиром и разноцветными восточными сладостями. Цветущие деревья миндаля, абрикосов, пестрые ковры цветов, горбатые экзотические силуэты верблюдов проникли в стихи Ахматовой этого ташкентского периода. У Азии в стихах Ахматовой «рысьи глаза». Однако в этой поэзии было больше размышлений и тоски по . оставленному городу, страху о близких и неспокойных видений подступающего будущего. Ахматова получала любовные письма от Владимира Гаршина. Он избавлял ее от подробных сообщений из осажденного Ленинграда, описания умирающих от голода ленинградцев. Гаршин тоже мог эвакуироваться, но предпочел остаться с женой и детьми. Жена умерла от голода на улице в первую же ленинградскую зиму. Он сам пережил блокаду, но травмирующие переживания искалечили его психику. Когда на улице нашли тело его жены с лицом, изъеденным крысами, ему пришлось ее опознавать. Гаршин был свидетелем каннибализма и страшных сцен, когда отчаявшиеся матери сами прекращали агонию своих умирающих от голода детей. Главный патологоанатом больницы им. Эрисмана, он ежедневно общался с ужасами смерти. В своем дневнике того времени он запишет: «Бесформенные куски человеческих тел, смешанные с обрывками одежды и кирпичной пылью, и все это вымазано содержимым кишечника. Родственники все приходили, одни с неподвижными, словно маски, лицами, другие – плачущие и кричащие. Тяжело было их успокоить и добиться того, чтобы они отвечали на вопросы, но другого выхода не было, нужно было выписывать очередные свидетельства о смерти и принимать решение о том, каким образом хоронить мертвых. Я никогда не смогу забыть часов и дней, проведенных в морге сразу после налетов. И дело тут не в трупах– я их видел множество за десятилетия своей работы – а именно в родственниках (…) В определенной степени я привык брать на себя часть их тоски и ужаса, но то, что делалось тогда, переходило всякие границы. К концу дня моя душа была как бы парализована (…)». Вернувшаяся в Ленинград Ахматова уже была письменно обручена с Гаршиным, они хотели создать семью и жить вместе. Гаршин, однако, изменил свое мнение. Неизвестно, от того ли, что влюбился в свою сотрудницу, врача Капитолину Волкову, с которой вместе работал, или из – за того, что после страшных переживаний блокады у него усилилось психическое расстройство.

В Ленинграде вместе с семьей голодал также Николай Пунин. Иногда он получал тарелку овсяного супа в Академии наук. В феврале 1942 года его, сотрудника Института истории искусств, вместе с бывшей женой Анной Аренс, дочерью Ириной и внучкой Аней эвакуировали из Ленинграда, На грузовике их перевезли через замерзшую Ладогу по так называемой Дороге жизни. По пути в Самарканд они проезжали через Ташкент, и Ахматова пришла на вокзал с букетом приветственных красных гвоздик. Она была счастлива увидеть своих сожителей по Фонтанному дому живыми. Пунин записал в дневнике: «Она оказалась в Ташкенте и пришла к поезду, пока мы стояли. Была добра и ласкова, какой редко бывала раньше, и я помню, как потянулся к ней, и много думал о ней, и все простил, и во всем сознался, и как все это связалось с чувством бессмертия, которое пришло и легло на меня, когда я умирал с голода».