Ахматова, то есть Россия

О том, что произошло между Ахматовой и Гаршиным после ее возвращения, можно только догадываться. Несомненный факт, что они были сильно связаны перед эвакуацией, а Гаршин после смерти своей жены в октябре 1942 года сделал Ахматовой предложение в письме. В последних письмах планировал будущую семейную жизнь. Он ежедневно приходил к Анне в течение двух недель после приезда. Что происходило за запертыми дверями, и какие слова при этом произносились, неизвестно. Одна из соседок, живших с Ахматовой, вспоминает: «Гаршин бывал каждый день, это продолжалось две недели. Однажды я услышала громкий крик Анны Андреевны. Разговор прервался. Гаршин быстро вышел из комнаты, стремительно пересек столовую и поспешно оставил квартиру. Больше они не встречались, больше она его видеть не хотела – вычеркнула из своей жизни. (…) Анна Андреевна в 1944 – 1945 годах охотно верила всему плохому, что говорилось о Гаршине». Крик Ахматовой, вообще – то несклонной к крику, может подтверждать версию о душевной болезни Гаршина. В его семье уже бывали случаи шизофрении, и Гаршину она могла передаться по наследству. Однако Ахматова, обычно снисходительная к человеческим слабостям и провинностям, здесь проявила удивительную твердость и непреклонность. Во всяком случае, обстоятельства разрыва были для нее наверняка ужасающими и трудными, возможно даже, чем – то таким, чего нельзя простить. И наверняка речь тут не шла о женских амбициях. 6 августа 1944 года она послала телеграмму Нине Ольшевской, своей московской подруге: «Гаршин тяжело психически больной расстался со мной информирую об этом только Вас Анна». Позже, 13 января 1945 года, в последний раз она вспомнит о нем в стихах:

…А человек, который для меня
Теперь никто, а был моей заботой
И утешеньем самых горьких лет, —
Уже бредет как призрак по окрайнам,
По закоулками и задворкам жизни,
Тяжелый, одурманенный безумьем,
С оскалом волчьим…

Ленинград, 13 января 1945

Ахматова вернулась в свою старую комнату в Шереметевском дворце и вновь зажила вместе с Пуниным и его новой семьей. Николай Пунин вернулся в Ленинград 24 июля 1944 года вместе с дочерью Ириной, внучкой Аней и своей новой женой Марфой Голубевой. Во дворце удалось починить рамы окон благодаря помощи Ольги Берггольц, которая сумела, пользуясь своим влиянием, устроить на работу во Дворец реставратора из Публичной библиотеки. Мебель в комнате Ахматовой сохранилась: маленький столик красного дерева, несколько стульев, деревянный комод и кушетка. В ноябре 1945 года вернулся демобилизованный Лев Гумилев и несколько месяцев прожил с матерью. Он продолжал учебу на историческом факультете Ленинградского университета и окончил его с отличием. Ахматова постоянно находилась под надзором НКВД и даже сумела привыкнуть к тому, что за ней всегда следует какая – то тень. У нее, однако, появилась надежда на публикацию своих стихов. В конце 1945 года она дала интервью «Литературной газете», в котором говорила о планируемом на 1946 год большом сборнике стихов, издаваемом Гослитиздатом. В сентяре 1945 года она закончила, уже в Фонтанном доме, «Пятую северную элегию». Ту, где поэтесса выражает убеждение, что ей пришлось жить чужой, а не своей жизнью, которая должна была течь и завершиться совсем по – другому. Однако суровая эпоха изменила ее бег и превратила «царскосельскую грешницу» в Музу Плача, а Черного Лебедя – в его Двойника, идущего в лохмотьях на допрос.

Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов.

(…)

А я один на свете город знаю

И ощупью его во сне найду.
И сколько я стихов не написала,
И тайный хор их бродит вкруг меня
И, может быть, еще когда – нибудь
Меня задушит…

1945

Дидона и Эней

Я уже сейчас помню, как будет пахнуть трагическая осень, по которой я приду к тебе, чтобы погубить тебя (…)

Анна Ахматова «ЭНУМА ЭЛИШ»

Напророченное свидание состоялось осенью 1945 года. Анна Ахматова и Исайя Берлин встретились в разрушенном Ленинграде, напоминавшем собственную тень, в городе – призраке. В Фонтанном доме, в старом дворце Шереметевых. В «Энума элиш» поэтесса вспомнит и запишет – а, может быть, и дополнит, тогдашнее ташкентское видение.