Актёрский роман

Феликс Самсонов бросал играть, смотрел на него во все глаза, безостановочно ломал шапку, как китайский болванчик, и благодарил за науку. Однако стоило кинокамере 'застрекотать', как всё начиналось заново: он отбрыкивался от роли изо всех своих комедиантских сил.

В результате Валентин Холод так перегнул палку, что к середине фильма Феликс Самсонов стал походить на дёргающуюся марионетку. Но Валентину Холоду было мало: он твердил и твердил своё:

- Старайся, старайся. Я твоей матери обещал! Выгоню к едрёне-фене!

Иногда режиссёр знает больше, чем актёр, но не в данном случае, злился Анин.

Набегами появлялся Парафейник Меркурий Захарович глядел на эту комедию и тихо выговаривал Милану Арбузову:

- Ну что ты делаешь?.. Что ты делаешь?.. Менять надо... менять...

- На экране всё будет смотреться по-другому, - клятвенно заверял его Милан Арбузов и уходил со съёмочной площадки подальше от греха, путаясь в кабелях освещения и грозя издали Валентину Холоду кулаком.

Открыл глаза Анину желтушный Харитон Кинебас. Должно быть, это было его местью за наплевательское отношение к его сценарию.

- А вы что, ничего не знаете? - спросил крайне удручённый Харитон Кинебас.

- Нет, - простодушно ответил Анин.

- Это ж его внучатый племянник! - разрешил мучения Анина Харитон Кинебас. - Кровь родная!

И только тогда Анин сообразил, что его пригласили в качестве паровоза тащить за собой внучатого племянника Валентина Холода. Это была величайшая тайна Милана Арбузова и гениальный ход Парафейника Меркурия Захаровича, потому что внучатый племянник приходился дальним-дальним родственником, седьмая вода на киселе, Сапелкину Клавдию Юрьевичу. Трепаться об этом не имело смысла, тем более, что Анину платили очень приличные деньги.

Анин только заскрипел зубами.

***

Джек Баталона ходил по площадке и всем говорил, что государство-де преднамеренно травит народ дрожжевым хлебом, что нет сил терпеть это безобразие и что давно пора его прекратить, а правительство - всенародно расстрелять. Анину надоело его слушать и он сказал Валентину Холоду:

- Скажи придурку, что дрожжи умирают выше тридцати пяти градусов!

- А я при чём?! - взвился Валентин Холод, - Я при чём?!

И Анин понял, что даже Джек Баталона ему не по зубам.

- Ты же начальник, - напомнил Анин в лучших традиция русского народа.

- Вот возьми сам и скажи! - пошёл на попятную Валентин Холод. - Лучшего постановщика я всё равно не найду. И вообще, на переправе коней не меняют!

Однако Анин боялся сорваться до мордобития, запирался в своём вагончике и в угрюмом состоянии духа занимался выискиванием блох в рукописях Харитона Кинебаса.

- Я сотни раз редактировал, - расстраивался Харитон Кинебас, - чувствовал, что что-то не то, а сформулировать не могу, приходите вы и показываете, как. Как?! - Кричал он в страшном волнении. - Почему вы видите, а я нет?!

- Ну знаете! - скромно опускал глаза Анин. - Взял и увидел. И всё!

Он щадил Харитона Кинебаса, потому что писать хорошие диалоги - это особый талант, не все сценаристы им обладают, не говоря уже о режиссёрах и актёрах.

- Это, я вас скажу, природный 'глаз'! - льстил Харитон Кинебас и подсовывал Анину новую рукопись. - Вы гений во всём, даже в этом, - упавшим голосом твердил Харитон Кинебас, - гений.

- Ах, не надо льстить, - жеманничал Анин. - Не надо!

На самом деле, он думал о себе как о гении, гений - это один, выживший из миллиона, все остальные канули в Лету.

- А я и не льщу, - искренне расстраивался Харитон Кинебас. - Я всегда говорю правду! Не дотягиваю я ещё в профессии.

- Всё впереди, - соглашался Анин. - Всё впереди. Какие наши годы.

Потом снова начинались 'странные' съёмки.

***

Так и тянулось всё это, как дурной сон, пока, наконец, третьего дня Валентину Холоду не стукнул сороковник, и съемочная группа ко всеобщему облегчению не загрузилась в ресторан 'Русский двор'.

'В погреб, на пороховую бочку', - шутливо намекнул на некие особо тяжкие обстоятельства киносъёмочного процесса Валентин Холод и представим свою будущую жену - Жанну Боровинскую, тёмно-рыжую красавицу, одетую во что-то многослойное, с большим количеством бус, ожерелий и браслетов; Меркурий Захарович сразу же влюбился, вертелся рядом весь вечер, краснел, как помидор, и от волнения тихонько икал, извиняясь: 'Пардоньте!' Валентин Холод косился, как пугливый олень, но поделать ничего не мог.

- Жанна Боровинская! Моя жена! - на всякий случай объявил он во всеуслышание.

Вид у него был, словно он после долгого воздержания проглотил кол - нервический. Пионерская улыбка не сходила с его страдальческого лица.

И тут у Анина возникло дурное предчувствие, он понял, что сегодняшняя вечеринка ничем хорошим не кончится. Он даже оглянулся, ища того, кто подсказал ему эту дурацкую мысль, но в кроме картин с айвазовскими пейзажами на стенах, ничего не обнаружил.

- Мы с тобой договорились? - надменно процедила сквозь зубы Герта Воронцова, проходя под каменный свод бывшей крепостной стены.