Акценты и нюансы

Я знаю, мне вовек твоей любви

не выстрадать – в тебе так много света,

и здесь, на берегах унылой Леты,

ты чахнешь средь потерянных теней.

… Однако, время.

Уходи и зрей:

агиоргитико,

смоковницей,

оливой,

тугим зерном,

травой неприхотливой

и яблоневой тяжестью ветвей.

Я буду ждать, пока земля, устав

от буйства красок и безумья соков,

не вымолит покой у злого бога,

и ты придёшь,

а следом – холода,

печаль садов и долгие дожди.

Бледнеет ночь, и, заточённый в скалах,

терзается несдержанный Аскалаф,

и нам с тобой уже не по пути.

Но…

Возвращайся, слышишь?!

Приходи…

Мифологическое

Уже пристали корабли, и над водой бело от чаек,

да паруса черным черны, как нерасписанный кувшин,

но, страх надёжно утаив, легко на критский мол ступает

прекрасный, как морской рассвет, афинский сын и царский сын.

Не бойся, ты не пропадёшь, любимчик нежной Афродиты –

рвёт воздух меткая стрела, Эрот кривит капризный рот,

и, умирая от любви в беседке, что плющом увита,

я повторяю лишь одно: «… он не умрёт… не он умрёт»

Я буду брошена тобой, и Наксос станет мне могилой,

но я готова, мой герой, принять и страсть, и рок слепой.

Пусть нить свивается в клубок, и пусть не рвётся шелковина,

когда заполнит Лабиринт тебя предвечной темнотой.

Льнёт к пальцам нить, скользит судьба и балансирует на грани,

и мне так душен светлый день, но ночь страшит куда сильней.

Не мной наточен острый меч, который Минотавра ранит,

и я всего лишь проводник, о мой неистовый Тесей.

Теперь я знаю – боги злы, а мы – игрушки.

Мы нелепы, когда пытаемся соткать на кроснах собственный узор.

Мир состоялся и до нас, и не для нас атланты небо

держали тысячу веков над пиками парнасских гор.

Но ты, пожалуйста, пройди, достигни дна и большей славы,

познай и мёд пустых речей, и горечь пирровых побед.

Я буду ждать тебя всегда, пока живут цветы и травы,

пока атланты держат твердь, и в мире есть любовь и свет.

Я Атропос, рабыня старых ножниц

Я Атропос, рабыня старых ножниц,

одна из трёх, ослепших на заре

времён, которых никому уже не вспомнить,

поскольку все мертвы.

Дороги рек

с тех пор менялись многажды, но всё же

одну из рек вовек не изменить.

И мы всё те же – первый пробный обжиг

у мастера, вручающего нить.

Нам – петь и прясть, пока не станет тленом

последний из рождённых на земле.

А что потом?

Смиряюсь постепенно,

что тоже доведётся умереть.

Да, я неотвратима, но не вечна,

и Тот, Кто Выше, знает всякий срок.

Клото прядёт, ссутулив зябко плечи,

нить человечества дрожит у стылых ног,

а я пою – о будущем, в котором

едва ли будет лучше, чем сейчас,

и пальцы Лахесис бегут по нитке споро,

в узлы случайности завязывая вас.

Мы предназначены – поэтому ничтожны,

и жребий свой не в силах поменять.

Я Атропос, рабыня старых ножниц.

Одна из трёх.

Запомните меня.

Галатейское

Царь Тира, доля твоя горька и плачевна:

правишь её денно и нощно, не покладая рук,

а она, податлива, но всё ещё чуточку несовершенна,

исподволь изменяет личностный свой конструкт.

Ты так поглощён стремлением к идеалу,

что вряд ли уловишь взгляд её, обращённый внутрь.

Занят – меняешь оттенок губ с вишни на алый

и для пущего сияния кожи втираешь толчёный в пыль перламутр.

Ощущая взыскательность этих прикосновений,

она старается соответствовать, но думает о своём –

о том, что дорога к звёздам от века устлана шипами терний.

И пусть она – лишь слоновая кость, воплощённая тирским царём,

но путь её светел, душа спокойна в кувшине тела –

только бы не пролить себя, вынести полной, не расплескать.

И ей, стоящей на постаменте, но уже почти у предела,

до первого шага осталось так мало – понять.

Шлифуя линию её бедра, ты мысленно приближаешь себя к идеалу –

Того, кто лепил из глины, но по образцу и подобию Своему –

и самолично творишь себе тёмное время смут,

позабыв, что бессмертную душу не выпестуешь пустым ритуалом.

Так плыви же, Харон, плыви…

И уплыл бы давно, да навек привязан,

проклят, приговорён!

Посмотрел, верно, кто-то сурочным глазом

в час недобрый, в несветлый сон.

Верно, Никта, рожая шестого сына,

не сдержала глухой укор –

вот и воет в три глотки дурная псина,

и течению вперекор

загребают вёсла, взрывая воды.

Но срастается ткань воды,

и плывёшь сквозь сумрак, давя зевоту,

тонкой плёнкой от пустоты

сохраняемый, словно дано сгодиться

для чего-нибудь там ещё…

… Вдруг прозришь – ладошка её, как птица,

согревает его плечо.

Это плата, смертный…

Да, только смертный открывается для любви.

Но всё гуще сумрак, и небо меркнет –

так плыви же, Харон, плыви…

Хоть мысью растекись по древу

Хоть мысью растекись по древу –

не генерируется мысль.

Воздав сполна взрывному гневу,

дыши спокойно и учись

не принимать,

не открываться,

не ждать,

не верить,

не любить.

Ищи с упорством рудознатца

тот грот, где вьёт тугую нить

от всех укрытая богиня

из не умеющих стареть,

чей взгляд исполнен тёмной стыни,

чьи руки угощали смерть

вином второго урожая

давно отпущенных времён.

Иди туда, себе чужая,

в её серебряный хитон

уткнись лицом – и встанет время,

и в долгой паузе поймёшь:

вы обе полнились не теми,

вы обе умножали ложь.

Пусть вьётся нить,

плетётся слово,

и пахнет горькое вино