Акты отчаяния

Поразительно, насколько это отличалось от секса с Кираном. К телу Кирана я пристрастилась из-за своей острой, отчаянной, мучительной секс-зависимости. Возможно, я пыталась одолеть ее.

Моя зависимость требовала, чтобы Киран покорился мне и либо полюбил меня и стал безоговорочно моим, либо начал доминировать в наших отношениях. Но Киран, пассивный и отстраненный, просто жил и спал со мной так, словно занимался делом или ел, – не без удовольствия, но все же почти по обязанности. Мне так и не удалось сблизиться с ним, не удалось получить с ним удовлетворения. И несколько лет это лишь распаляло меня, заставляло желать его еще сильнее.

И вот сейчас, не чувствуя никакой зависимости, я впервые за целую вечность понимала, какая глупость – секс. Нет в нем ничего кинематографичного, ничего волшебного. Я снова ощущала свое тело, и не было в этом ощущении никакой незавершенности, как в годы с Кираном. Тело мое больше не казалось тем, что забыли в момент Творения, оно не было торопливым бесформенным эскизом. Оно не было сгустком ожидания.

Мое тело, гладкое и дружелюбное, скользило по телу Рубена, и плоть моя вовсе не казалась недоразумением, а, напротив, очень уместной. Я наполняла его ладони, я делала его счастливым. Меня удивляла моя ненасытность, удивляло, как много я хочу с ним сделать, удивляло бесстыдство, с которым я просила у него на это разрешение. Он был прекрасен, он был моим другом, я так его хотела, и он не был Кираном.

Той ночью я ни в чем себя не винила.

На следующее утро, когда мы проснулись, его дыхание было по-детски сладким, пахнувшим молоком. Мы робко улыбнулись друг другу, поцеловались и, зевая, потягивались в постели, надеясь, что его родители уже ушли на работу. На этот раз я не пыталась сказать, что мы любим друг друга и должны быть вместе.

Нам не требовалось ничего обсуждать. Все было идеально – он возвращался в Монреаль, а мне предстояло вернуться на мою чужбину. Я спрятала Кирана от себя, тщательно запихнула его на самые задворки мыслей. Я сознавала, что он только и ждет, чтобы вырваться и испортить это безмятежное, сияющее утро с Рубеном, но мне удавалось держать его на привязи.

7

Спеша от Рубена в больницу, чтобы попрощаться с отцом, я ощутила накатывающуюся волну адреналина.

Я зашагала быстрее и решительнее, постаралась подавить панику и сосредоточиться на отце и вопросах, которые нужно задать врачу. Близ Ардкин-роуд я уже бежала неровной трусцой (как закатил бы глаза Киран, увидь он, как я тяжело дышу и мою никудышную технику бега!), остервенело мотая головой из стороны в сторону, чтобы отогнать навязчивую картинку: вот я вставляю в дверь ключ, и Киран с первого же взгляда понимает, что я натворила, ему даже нет нужды принюхиваться, чтобы прочувствовать всю мою мерзостность, он наконец убеждается, что он с самого начала был прав – я его недостойна.

Так я мотала головой, надеясь вытрясти из мозга это видение, но ничего не получалось, и тогда я остановилась на обочине шоссе, согнулась пополам, закрыла глаза, вдавила большие пальцы в веки, а костяшки прижала к вискам и стояла так, пока перед глазами не замелькали белые и черные сполохи.

В больнице папа вяло завтракал, и я растрогалась при виде его недовольства едой. Я посидела с ним несколько часов, мы смотрели новости, телевикторину, болтали о том о сем. Папа спросил, что я читаю, но я не смогла вспомнить последнюю прочитанную книгу и вместо этого пересказала рецензию на какой-то роман из воскресного приложения. Папин голос звучал энергичнее, чем накануне. Мне хотелось прикоснуться к нему, обнять или лечь в постель рядом с ним, но это было невозможно.

В автобусе до Дублина я мысленно молилась неизвестно кому. Я торговалась, я умоляла. Я откажусь от выпивки, еды, удовольствий. Перестану фантазировать о сексе с незнакомцами, записывать в дневник грязные мысли. Я уступлю Кирану, снова стану девушкой, которая заставила его капитулировать.

И тогда мой отец не умрет, а Киран меня не бросит.

Кирану не придется страдать, он наконец узнает, какая я на самом деле – жаждущая быть наполненной им, полезная, старательная.

Я буду надежной, сдержанной и тихой. Я научусь смирению и истинной покорности, вместо того чтобы их изображать.

8

Вернувшись вечером домой, я поздоровалась и свернулась рядом с Кираном на диване; он что-то печатал, нацепив очки и уже облачившись в пижаму. Я вдохнула кислый запах пота, исходящий от мягких завитков его слегка отросших волос. Сумку и пальто я бросила прямо на пол, словно совершенно вымоталась, и накрылась пледом.

Он спросил, как дела у моего папы, и я ответила, что пока непонятно. Я положила голову ему на плечо; сердце колотилось от страха, что мой голос звучит иначе, что где-то на мне остался волос Рубена или засос, который может меня выдать.

Позже, в ванной, я заметила на бедре синяк. Хотя он мог взяться откуда угодно, на минуту меня наполнила безрассудная, непреклонная подростковая решимость, и я резанула поперек него маленьким ножом. Если бы я могла, если бы думала, что это порадует Кирана, то вырезала бы его имя по всему телу.