Акулы во дни спасателей

— Ты себе даже не представляешь, как быстро я отсюда уйду. — Она пододвигает телефон к стеклу. — В общем, у тебя один звонок, — говорит она. — Две минуты.

— Что вы делаете сегодня вечером? — спрашиваю я и хватаюсь за телефон, но сам начинаю смеятся когда это говорю, она тоже смеется и такая типа:

— Можно подумать я поведу твою задницу в тюремной одежде в кафе. — Показывает на телефон, поднимает два пальца. — Две минуты.

Когда Хадиджа берет трубку я говорю:

— Это Дин, не вешай трубку.

— Кто?

— Брат Найноа.

На том конце молчание.

— Не вешай трубку, я сказал.

* * *

Потом я стою на крыльце и думаю: вряд ли Хадиджа приедет, хоть и обещала, но вот и она, подъезжает в своем седанчике, на ней черный брючный костюм, кудри распущены, а не забраны сзади в пышный пучок как в прошлый раз и по бокам нет косичек. Я хочу сделать шаг к ней на встречу, но тут происходит вот что.

Мне приходится поддерживать треники Ноа потому что они на мне не держатся, но дело не только в этом. Мне словно и не хочется выходить на волю, я как будто боюсь чего то. Я останавливаюсь, оборачиваюсь, за мною тюряга и мне грустно, как такое вообще может быть. Такое чуство, будто я из дома ухожу или по крайней мере из такого места которое значило для меня больше чем все прочие места где я был, то есть опять таки из дома, получаеться. Вокруг меня простор, свет, звуки и все что связано с Ноа, дожидается за углом.

Я вздыхаю, делаю шаг, потом другой. Внизу у лестницы Хадиджа. Она с тревогой смотрит на меня.

— Ты так медленно идешь, тебя там били?

Я фыркаю.

— А ты как думала? Это ж тюряга.

Она играет с цепочкой для ключей, смотрит как та крутится и качается.

— Я здесь только ради Найноа, — говорит она. — Так что не наглей.

Меня корежит от злости.

— Посмотрите-ка на эту добрую подружку, — говорю я, — приехала ради него, не то что раньше когда ему было по настоящему плохо и нужна была поддержка, а ты хлопнула дверью. Повезло ему.

Она окидывает меня взглядом. Сверху вниз и снова наверх. Потом нажимает на газ, машина прыгает вперед, отбросив мои руки с кузова, и катит по улице прочь от меня. Я складываю руки на груди, типа, ну да, ну да, все равно без меня не уедет, но когда машина уже почти в конце квартала, бегу за ней. Треники, и без того драные, трещат и рвутся еще сильнее, я поддерживаю их одной рукой, другой держу полиэтиленовый пакет с пожитками, он хлопает и раскачивается, я ору “эгегей!”, и стоп-сигналы загораются красным.

Я подбегаю к машине, Хадиджа опускает стекло.

— Я отвезу тебя в одно-единственное место, куда тебе нужно, и на этом всё.

Моросит дождь, то припустит, то перестанет, но я не против промокнуть. Хочу почуствовать капли на коже. Это все тюрьма виновата, хочу я сказать Хадидже, это тюрьма затеяла дурацкую свару, а не я, это она сделала меня таким. Но потом понимаю что даже если и расскажу ей, каково там она все равно не поймет, да и все остальные скорее всего тоже, и когда я это осознаю подставляя дождю лицо, то говорю себе: видишь, того тебя который сидел в тюрьме, никто никогда не узнает до конца твоих дней.

— Я ведь и передумать могу, — говорит Хадиджа.

Я открываю дверь и сажусь в машину.

* * *

Единственное место куда мне надо — магазин одежды больших размеров на бульваре МЛК[147]. В пути мы молча слушаем музыку по радио, играет какая-нибудь песня и я такой, чумовой бит, или, ну и голосина у нее, а Хадиджа отвечает, эту песню уже полгода крутят. Для меня же все как в первый раз, так что вскоре я перестаю говорить что либо о песнях. Портленд я толком не видел, поэтому и районы и улицы мне тоже в новинку, хотя конечно город как город. Яркие стеклянные здания, костюмы, галстуки, потом кварталы где круглобедрые эфиопские няньки катают в колясках белых детишек, потом кварталы разрухи, старые кирпичные стены и заколоченые окна, улицы и переулки завалены коробками из-под китайской еды и рваными пакетами с кухоным мусором, и много где — под мостами, в парках, у заборов — спят бездомные возле неуклюжих тележек с кучами одежды, коробок, бутылок молока, как будто в них стошнило магазин “Все за 1 доллар”.

Я выхожу из машины. Дождь перестал, Хадиджа опустила стекло, я наклоняюсь к ней и говорю:

— Я знаю, ты не обязана была этого делать, так что спасибо.

Хотя на самом деле мне хочется сказать: ты бросила нас у его дома и нас арестовали. По моему она догадалась, что я вспоминаю тот день и спросила:

— Так вот куда тебе было надо?

Я развожу руки в стороны, показывая во что одет, типа, а чего ты ждала, и тут рваные треники Ноа съезжают мне на щиколотки. Она смеется над моими голыми ногами и прикрывает рот.

— Не могу же я идти в таком виде, — говорю я, наклоняюсь подобрать штаны и слышу, как стекло поднимается, щелкает дверной замок, и Хадиджа выходит ко мне.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, — говорит она.