Акулы во дни спасателей

У меня перехватывает горло, я думаю сейчас она спросит меня каково было в тюряге, как там чуваки среди ночи орут и ругаются пока не охрипнут, как там насилуют и заставляют лизать им жопу и сосать хуй, как я боялся что вот вот стану следущим, и что за пределами машины Хадиджи слишком много пространства и шума, и со всех сторон ко мне кто то идет. Все это проносится в моей голове когда я стою там. Хочется снова очутится в маленькой комнатушке, чтобы ко мне могли подойти только спереди и я их видел. Наверное все это написано у меня на лице, потому что Хадиджа закрывает рот.

Она потирает глаз большим пальцем.

— Знаешь что? Давай не здесь. Прокатимся немного.

Сам не знаю хочу ли я этого. Мысленно я уже составил список того что делать дальше: купить новую одежду, дешевый сотовый телефон или найти таксофон или еще какой-нибудь способ позвонить Джастису, наверняка он что то придумает или знает кого то, кто мне поможет и приютит.

— Я потом верну тебя сюда, — говорит Хадиджа.

Я смотрю на нее и впервые понимаю до чего устал и как безопасно у нее в машине, сажусь обратно, откидываюсь на сиденье, машина шумит и плавно входит в несложные повороты, за окном проносятся облака, город едет и едет и вот наконец мы возле дома Ноа.

Паркуемся напротив, газон акуратно пострижен, занавески на панорамном окне задернуты. Свет не горит. Мы сидим в машине, смотрим на квартиру, не говорим ничего, на меня давит тяжесть всего что держалось на моем брате — мама с папой считают гроши на Гавайях, а ведь выбивались из сил чтобы отправить нас сюда, дать нам шанс, все то что мы были им должны даже еще не начав, — и я понимаю то, что его больше нет. Я делаю радио погромче, киваю в такт битам, еще не хватало расплакаться при Хадидже, но глаза так и щиплет.

Она хочет знать почему Ноа ушел от нее, вот о чем она спрашивает меня. Я не знаю с чего начать и рассказываю ей все что знаю про Ноа, одну большую долгую историю, акулы и как он жил дома, ребенок легенда, о том как он был в коледже и после, я рассказываю только то о чем Ноа говорил мне по телефону или я сам догадался, когда обсуждал его уже потом с мамой и Кауи. И все это время он должен был понять свои способности, чего хотят от него боги и все такое. Найти путь по которому ему следовало идти. Чем больше я говорю об этом тем больше осознаю, что ему похоже было одиноко. Я не понимал то что значит такое вот одиночество пока не угодил за решетку.

— Если у тебя вдруг отнимают то, что ты есть, — говорю я, даже толком не задумываясь, слова сами идут сквозь меня словно всегда были тут, — если то единственное, что и есть ты, часть, которую ты всегда считал лучшим в себе, если это вот отнимают, то потом… — я пожимаю плечами, — потом кажется, что волочешь будующее на спине как труп. На самом горбу промеж лопаток. И когда тебе вот так, трудно что то нормально чуствовать. Я про Ноа. После скорой и той беременной которую он не сумел спасти.

Я подношу к окну кулак, прижимаю к стеклу. Холодное и чистое.

— Наверное это больно, душа болит, — говорю я.

— Он сам тебе рассказал? — спрашивает она.

— Не-а, — говорю я. — Просто, скажем так, у нас с Ноа было кое-что общее.

С минуту мы сидим и смотрим на его квартиру. Как будто он сейчас выйдет к нам из двери или что то типа того.

— Мы и знакомы-то с ним были всего ничего, — говорит Хадиджа. — Вот что я себе повторяю. Но уже понимаю, что, пока жива, не смогу его забыть.

— Вот-вот, — говорю я. — А ведь я раньше думал, что он говнюк. — Она поворачивается и изумленно смотрит на меня. И я такой: — Как, разве с тобой он никогда так не делал — ты что-то говоришь, он тут же перебивает и начинает объяснять тебе твои же слова, как будто он не человек, а словарь? Или какой-нибудь онлайн-помощник напичканый фактами и цифрами которых ты, дурак такой, не знаешь?

Она смеется.

— Может, пару раз.

Так-то лучше. Хоть меньше болит. Тем более что это правда.

— Пару раз, господи боже мой, — говорю я. — Да в школе он постоянно так себя вел. — Я тереблю кнопку, опускающую стекло, чуть нажимаю и сразу тяну вверх, чтобы стекло не двинулось ни туда, ни сюда.

— Не хочу тебя обидеть, — говорит Хадиджа, — тем более что я не имею отношения к вашей семье, а все семьи всегда существуют по собственным законам, которых посторонним не понять. Но мне казалось, вы многого от него ждали. Может, даже слишком многого.

И я типа такой: она что, считает себя лучше нас? Да уж, они с Ноа явно были созданы друг для друга.

— Ты права, — говорю я, — ты ничего не знаешь о моей семье.

— Я же сказала, что не говорю…

— Я слышал, что ты сказала. — Я готов взорваться, меня так и тянет что-нибудь разбить, затеять крупную ссору. А Дин все тот же, говорила мама. Но не в этот раз. Я держу себя в руках. — Я и сам раньше так думал, — говорю я. — Что мама с папой слишком на Ноа давили и это его убило. А потом понял, что больше всех на себя давил сам Ноа, может, потому и облажался в скорой, что слишком много о себе возомнил. Теперь же, — я качаю головой, — мне кажется что наверное и то и другое. Всего по немножку. Ну и не повезло еще.