Алая буква

Таков был полный крах, к которому она подвела человека, некогда ею любимого, нет, почему же «некогда» – страстно любимого ею и поныне! Эстер чувствовала, что для священника пожертвовать добрым именем и даже умереть, как она и сказала однажды Чиллингворту, было бы предпочтительнее той жизни, которую она ему уготовила. И теперь ей хотелось броситься на сухие листья к ногам Артура Димсдейла и умереть – так тяжело было сознаваться в том зле, которое она ему причинила, когда выбрала для него столь горестный удел.

– О Артур, – вскричала она, – прости меня! Я всегда так старалась быть искренней и правдивой! Правдивость – единственная добродетель, которую я могла сохранять и сохраняла вопреки всему, всем ужасным обстоятельствам, кроме тех, в которых оказалась, когда на карту были поставлены твоя жизнь и твое доброе имя! Вот тут я уступила лжи! Но ложь никогда не приносит добра, даже если лжешь под угрозой смерти! Догадался ли ты, что я хочу сказать? Тот старик – доктор – тот, кого зовут Роджер Чиллингворт – был моим мужем!

Одно мгновение священник глядел на нее со всем пылом ярости, которая, мешаясь с многообразием других, более высоких, чистых, сердечных свойств его натуры, таила в себе нечто дьявольское, ту малую часть его души, с помощью которой дьявол надеялся завладеть им полностью и без остатка. Так мрачно и злобно никто еще не глядел на Эстер. Но длилось это страшное преображение недолго. Страдания так ослабили священника, что даже темные чувства, взыграв в нем, тут же угасли. Он бросился на землю и схватился за голову.

– Я мог бы догадаться! – бормотал он. – Я чувствовал! Разве с первой же минуты знакомства и при каждой нашей встрече с ним сердце не внушало мне желания бежать без оглядки? Почему я не слушался его? О Эстер Принн! Как мало внятна тебе эта мука! Какой стыд! Какая низость! Как ужасно, как противно природе раскрывать свое измученное виной, исстрадавшееся сердце тому, кто лишь черпает наслаждение в твоих муках! Женщина, женщина, ведь виновница всего этого – ты! Я не могу тебя простить!

– Нет, ты простишь меня! – воскликнула Эстер, тоже бросаясь на сухие листья возле него. – Пусть Господь карает! А ты простишь!

В отчаянном и внезапном порыве нежности она обвила его руками и прижала его голову к своей груди, не замечая, что щека его теперь была притиснута к алой букве. Он пытался высвободиться, но тщетно: Эстер не выпускала его, чтобы не встретить опять сурового взгляда. Весь мир – вот уже семь лет – хмурился, глядя на нее, одинокую, и она терпела, не отводила взора печальных своих глаз. Даже небо хмурилось при виде ее, а она жила, не умирала. Но вынести хмурого взгляда этого бледного, слабого, убитого горем грешника, вынести и остаться в живых она не могла.

– Ты простишь меня? – вновь и вновь повторяла она. – Простишь?

– Я прощаю тебя, Эстер! – промолвил, наконец, священник с глубоким вздохом, исторгнутым бездной горестной печали, но не гнева. – Прощаю тебя от всей души. И да простит Господь нас обоих! Не мы самые страшные грешники на земле, Эстер. Есть грешник похуже запятнавшего свой сан священника! Месть старика чернее, чем мой грех. Ведь он хладнокровно надругался над святыней сердца человеческого! Ни ты, ни я, Эстер, никогда такого не делали!

– Нет, нет, никогда! – шепнула она. – То, что делали мы, было, можно сказать, освящено Небом! Мы так это чувствовали! Мы говорили об этом друг другу! Разве ты забыл?

– Чш-ш, Эстер, тихо! – сказал Артур Димсдейл, поднимаясь. – Нет, я ничего не забыл!

Они сели, взявшись за руки, на мшистый ствол упавшего дерева. Это был мрачнейший час их жизни, час, к которому тайно тяготел, устремляясь так долго, их горький жизненный путь – но было в нем и некое очарование, заставлявшее их продлевать этот час и желать его повторения вновь и вновь. Темный лес окружал их, деревья поскрипывали от порывов ветра. Ветви тяжело качались над их головами, и казалось, что какое-то старое дерево, стеная, рассказывает соседу горестную историю влюбленной пары, сидящей в его тени, или с неохотой пророчит ей зло и в будущем.

И все же они медлили. Какой унылой выглядела дорога, ведшая к городку, где Эстер Принн предстояло влачить и далее свой тягостный груз, а священнику – сносить насмешку над добрым своим именем! Так пусть же еще минутку продлится этот час. Им казалось, что ни одно золотое искрящееся светлое утро не могло сравниться с этим лесным мраком. Только здесь увиденная его глазами алая буква на груди падшей женщины гасла и не горела огнем. Только здесь увиденный ее глазами Артур Димсдейл, лгавший Господу и людям, мог выглядеть честным и искренним!

Внезапно он вздрогнул.

– Эстер! – воскликнул он. – Вот еще что ужасное может случиться! Теперь, когда Роджеру Чиллингворту стало известно, что ты собираешься раскрыть, кто он есть на самом деле, будет ли он и далее хранить наш секрет? Какую новую месть нам измыслит?