Алая буква

И едва было принято это решение, как странная, удивительная радость озарила мерцающим светом измученную, согбенную фигуру священника. Он возрадовался – так чувствует себя тот, кто, выбравшись из темницы души своей, может наконец вдохнуть полной грудью вольный воздух первобытных просторов, не ведающих ни раскаяния, ни уз, налагаемых христианским законом. Дух воспрянул в нем словно в мощном, почти до небес, прыжке, оставив внизу, на земле, все то горе, что не давало ему воспарить все предыдущие годы. Присущая священнику глубокая религиозность заставляла его воспринимать это радостное чувство с неким благоговением.

– Неужели я вновь чувствую радость! – с изумлением воскликнул он. – А я ведь думал, что даже малейший росток радости обречен погибнуть во мне. Теперь же мне кажется, что я, измученный болью, испачканный грехом, полный беспросветной горечи, упал на сухие листья в лесу и поднялся обновленный, полный сил и готовый вновь славить Господа за неизбывное его милосердие!

– Зачем оглядываться в прошлое? – отозвалась Эстер Принн. – Прошлое исчезло! Зачем вспоминать о нем сейчас? Видишь этот знак? Я снимаю его с себя, как будто его и не было никогда на моей груди!

И с этими словами она расстегнула застежку, сняла знак с груди и отшвырнула его в сухие листья. Таинственный знак упал возле ручья у самой кромки воды. Размахнись она сильнее, и буква упала бы в воду, а ручеек понес бы ее дальше, вплетя в невнятное свое бормотание еще одну печальную повесть. Но расшитая золотом буква осталась лежать на берегу, сверкая, подобно оброненному кем-то бриллианту, маня незадачливого путника поднять его, приняв на себя вместе с ним смутное чувство вины, сердечные треволнения и неизъяснимое, неизвестно откуда взявшееся горе.

Скинув с себя позорную отметину, Эстер вздохнула всей грудью, и со вздохом этим душа ее скинула с себя груз стыда и тоски. О, какое восхитительное облегчение! А она и не чувствовала всей тяжести груза, пока не освободилась от него! Следующим же невольным порывом она сорвала с себя строгий чепец, и роскошные волосы, тяжелые, густые, упали ей на плечи, накрыв волной – темной и в то же время как бы светящейся в своем изобилии, сразу же смягчив черты ее лица и придав им очарование. Щеки ее, прежде бледные, запылали румянцем, и победная красота вернулась словно из безвозвратного прошлого, принеся с собой и девичьи мечты, и надежды, и радостную веру в будущее, пока еще неведомое, и счастье – все это вернулось, очертив этот час волшебным своим кругом. А царивший на земле и в небе сумрак, словно порожденный лишь горестями этих двух смертных сердец, тоже рассеялся, исчез вместе с горестями. Внезапно небо, будто улыбнувшись, пролило в сумрачный лес целый поток солнечного света, озарив радостью каждый зеленый листок и каждую зеленую травинку, обратив в золото желтизну опавших листьев и придав яркий блеск серым великанским стволам деревьев. Все, что раньше было погружено в тень, засияло светом. И свет этот высветил ручей, убегавший теперь не в таинственный лесной мрак, а в таящуюся неподалеку радость.

Так созвучна оказалась природа, эта дикая языческая сила, не ведающая человеческого закона, не просветленная истиной высшего знания, простому счастью двух душ людских! Любовь новорожденная, равно как и воскресшая, очнувшаяся от глубокого сна, должно быть, всегда несет в себе солнце и переполняет душу таким сиянием, что оно, хлынув через край, озаряет весь мир вокруг. А если б лес и сохранил свою мрачность, ее уничтожили бы синие глаза Эстер и такое же сияние глаз Артура Димсдейла.

Эстер взглянула на него, охваченная новой радостной мыслью:

– Ты должен познакомиться с Перл! – воскликнула она. – С нашей маленькой Перл! Ты ведь видел ее – да, я знаю, – видел! – но сейчас ты посмотришь на нее другими глазами. Она странный ребенок. Мне трудно ее понять. Но ты полюбишь ее всей душой, так же как люблю ее я, и посоветуешь мне, как ее воспитывать.

– Думаешь, ребенок будет рад знакомству со мной? – спросил священник с некоторым смущением. – Я привык избегать детей, потому что часто встречал их недоверчивое ко мне отношение. Они словно чураются меня. А маленькая Перл вызывает во мне даже какой-то страх.

– Ах, как жаль! – воскликнула ее мать. – Но она полюбит тебя всем сердцем, как и ты ее. Она тут, рядом. Я позову ее. Перл! Перл!

– Я вижу девочку, – заметил священник. – Вон она – в луче света, на том берегу, подальше. Так, думаешь, девочка меня полюбит?

Эстер улыбнулась и вновь позвала Перл, стоявшую, как и говорил священник, чуть подальше, на том берегу. Освещенная солнечным лучом, пробившимся сквозь сплетенные ветви, она казалась каким-то солнечным светлым призраком. Луч чуть подрагивал, колебля свет и слегка туманя фигуру девочки, делал ее то реальной, то призрачной: то это был ребенок, а в следующую секунду – призрак в облике ребенка. Услышав голос матери, Перл не спеша двинулась по лесу в ее сторону.