Алая дорога

Класс, сделавший его детство и юность беспросветными, посягнул и на нечто новое, то, что ещё не успело стать в глазах Алексея Нестерова таким же выжатым и жалким, как всё прошлое. И этот удар, сумевший ранить того, кто уже привык к плевкам жизни, разжёг в нём старую жажду не только ждать перемен, но и участвовать в них. Когда ничего не предпринимаешь, но обладаешь редкостной деятельностью, испытываешь неудовлетворённость происходящим, и, если это длится и длится, становишься безразличным ко всему. И он окунулся в биение настоящей русской жизни, тесно сойдясь с простым людом.

Чем больше Алексей включался в идейное течение, тем чаще ловил себя на мысли, что сделал что-то неверно, и это что-то режет лицо, как ледяные капли отскакивающей от скал воды. Алексей не испытывал должной радости от подпольных собраний, от печатанья агитирующих листовок и вдохновенных речей большевистских ораторов. День ото дня он всё больше тяготился каким-то грызущим чувством несправедливости со своей стороны. И это было мучительно. Ведь несправедливость – главное зло, с которым он собирался бороться всей своей незаурядной натурой. И однажды, вспоминая белоснежную шею, словно вырезанную из мрамора античным скульптором, Алексей, наконец, понял, что подтачивает его. Вина – невыносимое чувство для тех, в ком живёт совесть.

***

О помолвке бравого Александра Жалова, баловня судьбы и щёголя, о котором вздыхали многие неискушенные девицы, и миловидной Елены Грушевской, мишени охотников за благами путём женитьбы на наследнице, знали все. Сам факт, как водится, держался «в строжайшем секрете» для большего эффекта на оглашении, но это отнюдь не мешало кумушкам всласть сплетничать обо всех аспектах будущей жизни молодых. Назывались возможные препятствия перед браком, некстати вспоминались бывшие увлечения пары (видное место среди них занимало имя Нестерова, и язычки ломали голову, почему Елена так скоро утешилась), но в целом свет был благодушен и приветлив. Такое блестящее соединение двух богатых родов, двух известных фамилий и просто красивых молодых людей было как нельзя кстати. От этого брака исходила нерушимость традиций, единение разламывающегося дворянства, прелестная легенда о благополучии и достатке. Словом, общество умилилось и застыло в сладком предвкушении празднества, на которое была приглашена половина Петербурга – все наперечёт богатые и счастливые.

Елена не успела опомниться, как оказалось обрученной. Не то чтобы она не хотела этого, но, как обычно происходит, то, о чем она много раз думала без всякого благоговения и вздохов, совершилось неожиданностью. Чувство чего-то неприятного, неправильного преследовало её долго после фееричного события.

В тот вечер Елена вместе с Аркадием Петровичем проводила в огромной квартире Жаловых, заражаясь их хвастовством и перебрасываясь умиленными взглядами с Александром. Елене было крайне весело, она готова была плясать, неудержимо смеяться и петь, что и продемонстрировала, исполнив дуэтом с кузиной Жалова «Утро туманное». Это был не только ее любимый романс, самый терпкий, пронзительный и «русский» из всех, несмотря даже на то, что в нем ни слова не заходило о валенках, добрых молодцах и самоварах. От него веяло чем-то полным и очень печальным, словно сама предопределенность несчастливой, тоскливой любви передалась Российской Империи. Пока Елена, как могла высоко, тянула пронзительную мелодию, глаза присутствующих дам не раз заблестели больше обычного, да и сама сударыня Грушевская готова была поклясться, что сердце ее свербело от неподдельной боли. Впрочем, этому действительно была причина, хоть она и присыпалась чем-то отвлеченным – ощущением, что все предрешено и недальновидно надеяться на счастье.

Перед прибытием гостей Александр, прямой, как струна (возможно, чтобы компенсировать свой не слишком большой рост) глубокомысленно стоял перед зеркалом и ждал, чтобы производимое им впечатление похвалил шныряющий неподалеку лакей. Но тот и не посмотрел в сторону хозяина, занимаясь прямыми обязанностями – высматривая, нет ли брешей в полу. Александр оскорбился и рад был излить свое недовольство работой прислуги подоспевшей матери.

– Да-да, ты прав, мой дорогой, – рассеянно ответила Ирина Владимировна, трогая бровь пальцами и по привычке отпячивая губу. – Но ты скажи мне другое. Что за слухи идут о твоей связи с Марицкой? Слишком рьяно она преследует тебя.

– Ох, мама! – воскликнул Александр, впервые переводя взгляд с себя на мать, благоуханно пристроившуюся за его стройной обнадеживающей фигурой. – Не первый год ты вращаешься, да как еще вращаешься, в свете, и не научилась не верить сплетням!

– Так это домыслы, ложь? – не скрывая облегчения, спросила Ирина Жалова, встретившись внимательным, любящим и вместе с тем повелительным взглядом с отражением Сашеньки.

– Разумеется! – с жаром подтвердил ее сын. – Что ж, я по-твоему так глуп, чтобы спутаться с девицей? Это же скандал, мама! Мне только этого не хватало для продвижения по службе.