Алая вуаль

Дрожащими руками я стянула ткань с другого портрета и медленно выдохнула, глядя на знакомые лица и надпись: «Михал и Мила Васильевы». Он стоял позади, его рука покоилась на ее плече, а она царственно восседала в бархатном кресле. Ее карие глаза красиво сияли, волосы – каштановые, как я и предполагала, – длинными и густыми волнами струились по платью цвета морской пены, на щеках играл румянец. Она была удивительно красива.

В груди у меня все болезненно сжалось.

Она была сестрой Михала.

Ее глаза были больше, а взгляд нежнее, чем у него, кожа чуть темнее, но резкий изгиб бровей, прямая линия носа, волевой подбородок были такими же, как у Михала и у их отца. Внезапно я поняла, почему он так жаждал поговорить с ней. Его сестра умерла. И он… скорбел.

Я поспешно задернула портреты, мне стало дурно. Креста в гроте не оказалось, если только Михал не спрятал его под матрасом. Нужно уходить. Искать в его кабинете еще ладно, но вот разгадывать его семейные тайны уже не стоило. В душе я знала, что если он найдет меня здесь, то уже не станет запирать меня в комнате. Просто убьет меня, и я вряд ли стану винить его в этом.

Взмахнув подсвечником, я оставила тайны Михала в темноте.

Глава 23. Небожители

Когда я выбралась из катакомб, родители позвали врача. Матушка быстро осознала, что не в силах мне помочь, а папенька устал просыпаться каждую ночь от моих криков. Он называл их припадками, и отец Алжернон, целитель душевного здоровья, послушно подтвердил его слова и сказал, что я страдаю от истерии.

– Исключительно женский недуг, – поведал он моим родителям, а те, в свою очередь, заплатили ему, чтобы он выписал мне укрепляющее средство, а не отправил в лечебницу для душевнобольных или, еще хуже, не позвал священника для изгнания демонов.

Однако даже после этого я слышала, как они в кабинете отца шептались о том, что в меня вселились бесы.

– Это не такая уж редкость среди тех, кого коснулось колдовство, – сказал отец Алжернон серьезным тоном. – Часто можно заметить, как души их развращаются. Черное семя, посеянное в слабых духом и безнравственных. Это не ваша вина, милорд, ведь гнилые плоды попадаются даже в самых крепких и добросердечных семьях.

После этого матушка выгнала его из нашего дома, но даже спустя год я не забыла о его словах. «Слабые духом. Безнравственные».

Казалось, они кружили в воздухе тем вечером, когда мы с Одиссой шли к лавке месье Марка.

В честь грядущего Дня Всех Святых на серебристой березе висели бумажные летучие мышки, и их крошечные крылышки трепетали на ветру. У порога лежали тыквы. Кто-то вырезал в них широкие ухмылки и глаза, в которых мерцали зажженные чайные свечи. По витрине ползали живые пауки, за стеклом виднелось роскошное платье из черно-фиолетового крепа. Черные розы обвивали фонарный стол на противоположенной стороне улицы. Над дверью на четках болтался человеческий череп.

Одисса заметила, как я разглядывала его.

– Череп – это традиция на Реквиеме в честь Дня Всех Святых… как и четки.

– Почему?

«Почему Мила не хочет видеться с Михалом? Не желает говорить с ним? И – что еще важнее – почему она теперь отказывается говорить со мной?»

Я пыталась дотянуться до нее сквозь завесу. Вернувшись из кабинета Михала с пустыми руками, я сосредоточилась на каждом своем чувстве, охватившем меня: на растерянности и гневе, на надежде и ожидании.

На страхе.

Как бы я ни умоляла ее появиться – десятки других призраков проглядывали через полки, чтобы посмотреть на представление, – она мне так и не ответила, и пришлось читать «Как общаться с мертвыми», пока не пришла Одисса.

«Бросила меня, – с горечью подумала я, – когда моя смерть все ближе и ближе».

Без оружия мой замысел не удастся.

– Думаю, можно сказать, что у вампиров черное чувство юмора.

Одисса довольно долго вглядывалась мне в лицо. Не знай я ее лучше, подумала бы, что она беспокоилась. Вероятно, я была слишком бледной и осунувшейся. А может быть, не задавала много вопросов, как обычно. Я так ничего и не ответила Одиссе, и она продолжила рассказ.

– Ранняя Церковь переделала древний языческий праздник Самайн в День Всех Святых и выбрала для него первое ноября. «Чтобы было проще обращать людей в свою веру», – как они говорили. Подобное вошло у них в привычку, надо сказать. Разумеется, они не ожидали, что нежить тоже будет участвовать в празднике, – ухмыльнулась Одисса, но, когда я просто кивнула в ответ, она тяжело вздохнула. По ее виду, она, скорее, была готова удавиться, чем обсуждать мое душевное здоровье, но все же спросила: – Хочешь поговорить? Что там тебя беспокоит?

«Что там тебя беспокоит?»

Я едва не расхохоталась, но через силу все же выдавила:

– Ранняя Церковь знала о вампирах?

– Недолго. – Поджав губы, она смотрела на меня еще какое-то время, а потом нежно погладила череп и вошла в лавку. – Здравствуйте, отец Рональд. Хорошо выглядите.