Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

Зная об этой череде убийств, легко представить, какой страх за своих детей должны были испытывать готские родители – страх перед чужаками, незнакомцами и безумцами. За пределами римской границы все деревни были сплоченными. Все знали привычки и лица друг друга. А когда ближе к ночи стихал скрип готских повозок, жители деревни снова встречались у костра, чтобы поужинать. Звук кифары вдыхал в лес новую жизнь, барды пели о короле Бериге, а люди делили друг с другом вечернюю трапезу{73}.

Спустя столетия рассказ Иордана об этих трапезах у огня сыграл весьма важную роль. Точно такие же чашки и тарелки – тускло-серые кубки и матово-медные блюдца – были обнаружены в раскопанных гробницах в центральной и восточной Румынии{74}, Молдове, а также в южных и центральных областях Украины[15]. Эти сосуды отличаются от римских своей уникальной и легко узнаваемой формой. И хотя некоторые из них своим внешним видом повторяют образцы римской керамики, химический состав глины, из которой они были изготовлены, позволяет без труда отличить их от изделий, которые производились в римских мастерских. По мере приближения к югу России и востоку Польши эти сосуды встречаются в археологической летописи все реже, и в целом они выглядят иначе, чем посуда, которую римские поселенцы принесли с собой в Дакию. Бóльшая часть этой керамики датируется IV или, в случае самых ранних образцов, III в.

На основании характера распространения керамических изделий и даты их изготовления археологи смогли приблизительно определить территориальные границы Готии при жизни Алариха. Конечно, ни одна граница не является непроницаемой, даже если она обнесена стенами и забором. И культурные произведения того или иного народа – например, керамика – редко остаются только по одну сторону границы, как бы аккуратно мы ее ни проводили. Некоторые из этих неказистых готских чашек, как известно археологам, действительно встречаются по ту сторону Дуная: иногда их можно обнаружить при раскопках римских поселений к югу от реки, что вызывает интерес у археологов, предполагающих, что сфера влияния готов простиралась за пределы их собственных политических владений. Присутствие готской керамики на римской земле фактически можно трактовать как признак активной торговли между готами и римлянами, как свидетельство общности их вкусов в оформлении кухонной посуды или же заключить, что это чашки и тарелки из обихода готов-одиночек и целых групп, которые переправились через реку. Не все эти готы были рабами или беженцами. На протяжении IV в. многие отправлялись на юг по собственному желанию.

В конце концов, что по-настоящему удивительно в довольно таинственном детстве Алариха, так это не то, что почти вся информация о нем была утеряна, а то, что юный Аларих вообще выжил. Множество охотников за головами, подобных Хариеттону, бродили по лесам возле его дома. И так же, как в старой Дакии, работорговцы таились у реки, в которой он плескался. В годы его юности междоусобные распри едва не уничтожили племя тервингов, к которому принадлежала семья Алариха, а гунны, внушавшие ужас кочевники из среднеазиатских степей, вторглись в северные границы Готии, потревожив даже города и общины далеко на востоке, вблизи Китая. В особенно тяжелый период конфликта отчаявшийся готский вождь племени грейтунгов, который не смог защитить свой народ от мародерствующих гуннов, покончил с собой от пережитого позора{75}.

Многие готские семьи как на севере, так и на юге в конце концов приняли решение покинуть свои дома. К 376 г. тысячи таких семей бежали из Готии в Рим. Как это было и с предыдущими поколениями иммигрантов, каждому из этих готов предстояло стать беженцем, profugus{76}. Это простое латинское слово, обычно обозначавшее странника, глубоко сидело в головах римлян, которые помнили его со школьных времен. Поэт Вергилий, этот непревзойденный рассказчик, живший в I в. до н. э., сделал это слово неотъемлемой частью римской идентичности, когда использовал его для описания героя Энея в своей эпической поэме «Энеида». Поколения школьников заучивали первые строки произведения Вергилия и запоминали, что основатели Рима были иммигрантами.

Тем не менее широко распространенная любовь к Вергилию вовсе не гарантировала, что римский народ ответит на беду, постигшую готов, с понимаем и сочувствием. Как в IV в. заметил один современник событий, Вергилий сказал, что Эней иммигрировал «по воле судьбы», fato. Без этой важной оговорки, объяснял Сервий, читатели могли бы дать главному герою поэмы неверную оценку и увидеть в нем опасного преступника или кровожадного захватчика – тем самым подразумевалось, что в Риме IV в. иммигрантов часто причисляли к обеим этим категориям.