Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

Они прививали эти ценности своим детям с раннего возраста, и не по годам развитые отпрыски преуспевали в изучении обоих языков – как, например, одиннадцатилетний римский мальчик по имени Квинт Сульпиций Максим{117}, который одержал победу в соревновании на знание греческого. Изображая Зевса, он продекламировал импровизированную поэму, в которой примерил на себя образ царя Олимпа, услышавшего известие о том, что Солнце по глупости одолжило свою колесницу смертному, а тот разбил ее. Выступление Квинта поразило его мать и отца проницательными и зрелыми рассуждениями о природе ответственности – в том числе и потому, что свою речь мальчик произнес на втором языке. Когда он умер – в возрасте одиннадцати лет, пяти месяцев и двенадцати дней, – его родители велели высечь текст отмеченной наградой поэмы на надгробной плите сына. Они установили ее на видном месте в Риме – на старой Соляной дороге, за Соляными воротами.

Три века спустя, когда Аларих проскакал мимо могилы юного Квинта, дети богатых родителей все еще изучали латынь и греческий, прокладывая свой путь к успеху. Но с практической точки зрения юному римлянину в IV в. также было необходимо знать другие языки – хотя бы на базовом уровне, чтобы общаться со своими соседями. Когда границы римского гражданства расширились, пунический язык стал регулярно звучать в общественных банях крупных мегаполисов Северной Африки, таких как Эль-Джем. Многие новые граждане римского Египта предпочитали общаться на коптском языке, чей алфавит сочетал греческие и египетские буквы для записи разговорного языка египтян. В крупные города пришли еврейский и арамейский языки, поскольку римские евреи построили величественные синагоги в Сардах и Остии. Готский язык можно было услышать на северо-восточной границе, а ранние формы арабского языка – на юго-восточной границе с Аравией, на землях набатеев. С таким огромным количеством произношений и диалектов Римская империя IV в. могла напоминать шумный зверинец, описанный сочинителями, – место, где «вой волков раздавался, львов рычащих раскаты, вепрей хрип и бычий мык, и гадов шипенье, хищный рев леопардов»{118}, как однажды написал живший в то время поэт Нонн. Большинство римлян общались друг с другом на греческом и латинском языках в рамках формальных встреч, но за пределами учебных комнат и залов судебных заседаний улицы становились, по выражению Нонна, «гремящей мешаниной звуков»{119}.

Римская образовательная система стремилась не прислушиваться к этим другим голосам, а заглушить их. Ко временам Алариха подобная ограничительная практика уже имела богатую историю. Роль школьных учителей, как метко выразился в прежние годы один чиновник, заключалась в том, чтобы охранять святость латыни, точно так же как римский император отвечал за предоставление гражданства{120}. В сознании римской элиты надлежащее владение языком было обязательным условием приема в политические и литературные круги высшего света.

В IV в. элите уже было трудно претендовать на культурное превосходство. Тем не менее родители – как римляне, так и переселенцы – побуждали своих детей изучать классические языки. «Грамота – важнейшее начало понимания»{121}, – наставлял один учитель, написав это предложение по-гречески в верхней части восковой таблички, чтобы ученик мог попрактиковаться в его переписывании. Семьи из Газы посылали своих сыновей в Александрию, чтобы они учились у многомудрых преподавателей естественных наук. Мальчики из нумидийского города Тагасте отправлялись в лощеный Карфаген – если, конечно, у них были деньги на обучение и они могли позволить себе путешествовать. Порой ученик метался «из Греции в Рим, из Рима в Константинополь, из одного города в другой, объезжая практически всю землю»{122}, чтобы продолжать свое образование. Без него шансы на успешную карьеру были равны нулю.

«Все искусства и всякий труд совершенствуются от ежедневного навыка и постоянного упражнения»{123} – так говорили во времена Алариха, и эта максима, несомненно, применима к изучению многих сбивающих с толку склонений и спряжений латинского и греческого языков. Однако не у каждого переселенца было время заниматься учебой или осваивать второй язык. Для этого приходилось выкраивать часы и без того полного событий дня. Два готских церковника в конце IV в. были настолько разочарованы изучением латыни, что составили список вопросов, адресовали их самому авторитетному знатоку языков, о котором они слышали, и передали папирус посланнику, указав в качестве пункта назначения Вифлеем{124}. Они молились, чтобы знаменитый преподаватель языка Иероним[27] дал им ответ[28].