Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

Простой монах, поглощенный работой над новым переводом Библии, латинской Вульгатой[29], получил их письмо и прервал свою ученую деятельность ровно настолько, чтобы им ответить. Готы были озадачены некоторыми библейскими отрывками, значения которых в псалмах они не понимали, и Иероним восхитился их упорством в попытках разгадать смысл этих слов. «Кто поверил бы, что варварский язык гетов хочет выражать еврейскую истину и в ту пору, как греки нерадят о ней, даже оспаривают ее, – сама Германия прилежно изучает изречения Святого Духа?» – написал он им в ответ{125}.

Его снисходительность к готскому языку сочеталась с крайне невысоким мнением об их латыни. «Слово "вода" на латыни надлежит использовать во множественном числе и писать как aquae, а не как aqua в единственном числе»{126}, – отмечал Иероним в одной из нескольких грамматических правок, которые внес в исходный текст их послания. Он оставил готам множество исправлений, помечая ответы на их вопросы, в том числе ставя то asteriskos (звездочку), то obelos (кинжал), – знак работы внимательного редактора. И как же случилось, что они еще не знали разницы между именительным и винительным падежами? Критика, вероятно, задела бы их, но внимательность, с которой Иероним читал письмо церковников, была редкостью для римского учителя. Большинство чужеземцев, особенно те, кто занимался торговлей, никогда не получали таких детальных комментариев и вынуждены были осваивать иностранный язык, с трудом подхватывая новые фигуры речи во время случайных встреч на рынке или в местах поклонения.

Тем не менее ни один язык не получил в Риме официального статуса – вероятно, потому, что за это не выступил ни один римлянин, включая даже самых консервативных в культурном отношении и говоривших на латыни политиков. Но латынь на протяжении веков сохраняла положение главного языка Римской империи – в основном потому, что выполняла полезную общественную функцию. Для шестидесяти миллионов римлян она была основным инструментом официального общения – в залах правосудия, городских советах и военных лагерях – до тех пор, пока правительство в Константинополе в VI в. не заменило ее древнегреческим. В Западной Европе латынью продолжали пользоваться в судах, в коридорах власти и в учебных заведениях на протяжении всего Средневековья.

На успех и признание могли рассчитывать только те чужестранцы, у которых было достаточно времени, денег или амбиций, чтобы упражняться в классических языках, и к 380-м гг. в эту группу преуспевающих людей входили и известные готы. «Если бы многие из нашего народа могли подражать вашему порядочному поведению»{127}, – писал один епископ с востока империи готскому солдату-переселенцу по имени Модарис, пользовавшемуся авторитетом. Характер Модариса и его профессиональные качества произвели впечатление на этого упрямого римского священнослужителя, который признался, что стал по-новому смотреть на готских переселенцев. Модарис, как сказал епископ, показал ему, что «разница между римским гражданином и варваром – это вопрос тела, а не души». Комплимент был довольно сомнительным и не новым для того времени. Что действительно восхищало епископа, так это то, как Модарис развил свои языковые способности и впитал римские культурные обычаи, которые скрывали его готскую натуру, так что он перестал казаться таким уж диким варваром.

Выбор, который в те годы сделали переселенцы, был очень личным и мучительным, и ученые едва ли поймут, почему такие люди, как Модарис, прикладывали столько усилий, чтобы изучить чужой язык и культуру. Некоторые, вероятно, расценивали свои действия как первый шаг к получению гражданства, которое, как они считали, дарует им новый правитель. Однако эта мечта так и не осуществилась. На протяжении всей жизни Алариха статус римского гражданина могли получить только те, кто родился непосредственно в тех границах империи, которые были установлены во времена Каракаллы, а чтобы иммигранта признали римлянином, ему нужно было соответствовать негласным требованиям относительно норм языка, поведения и одежды. Эти косные устои были обузой как для граждан, так и для переселенцев, потому что, по словам одного современного историка, «чужеземец мог стать римским гражданином, только подражая ему во всем»{128}.