Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

В Риме уже многое изменилось. Утопическое стремление к единству определило логику поступков императора и привело к очевидным достижениям, таким как подписание знаменательного договора с Персией, положившего конец десятилетиям вражды на восточных границах Рима. Но твердая вера в свои убеждения также побудила Феодосия преследовать все более несбыточные идеалы, которые разделяли и некоторые другие граждане империи. В начале своего пребывания на посту Феодосий, а также его единомышленники и соправители, Грациан и Валентиниан II, объявили о принятии закона, который сокращал финансирование общества весталок, – вероятно, так они рассчитывали положить конец этой организации. Сотни женщин всех возрастов были удостоены чести служить в закрытом жреческом сообществе, чья история насчитывала несколько веков и в чьи обязанности входила защита вечного огня – одна из немногих значимых ролей, которую влиятельные женщины могли играть в Риме. Хотя закон и не запрещал вступать в это сообщество, на практике он не позволял институту весталок продолжать свою миссию. В 380 г. императоры заявили, что отныне единственно допустимой религией для граждан Римской империи будет христианство.

Нетерпеливые церковники ускоряли исполнение этого радикального указа, требуя от своих прихожан, чтобы те дали официальную клятву веры, строго соблюдая установленные формулировки, которые были составлены за пятьдесят пять лет до того на собрании епископов в Никее, сопровождавшемся многочисленными спорами. Этот Никейский Символ веры смело заявлял об извечной природе бытия Иисуса – «света от света, Бога от Бога, рожденного, не сотворенного» – и предлагал христианам важные разъяснения относительно личности Сына Божьего. Но его принятие также означало резкую смену церковных устоев, которые на протяжении трех столетий не требовали ни от одного христианина такого подтверждения веры, не говоря уже о том, чтобы навязывать ее римлянам-язычникам. Дерзкий имперский закон, требующий от каждого римлянина признать, что Иисус и Бог «единосущны»», как говорилось в Никейском Символе веры, положил начало новому витку агрессивной политической борьбы за душу империи.

Через десять лет старые образы и ароматы языческого Рима – благовония, курившиеся на открытых алтарях, языческие жрецы, нарядно одетые для посещения величественных храмов, религиозные ритуалы, которые такие люди, как Цицерон и Вергилий, без сомнений назвали бы неотъемлемой частью римского образа жизни, – постепенно исчезли. По улицам городов теперь разгуливали религиозные фанатики. Культовые сооружения, потрясающие архитектурные памятники подвергались нападениям. В 388 г., после того как христиане сожгли синагогу в сирийском Каллиникуме, никто не был привлечен к ответственности; Феодосий не стал наказывать христиан, потому что они считались одними из самых верных его сторонников{146}.

Три года спустя группа воинствующих христиан – возможно, вдохновленных представлениями о том, что искоренение идолопоклонства приблизит возвращение Иисуса, – с топорами в руках ворвалась в чудесный храм Сераписа в Александрии, высокие колонны которого выходили на гавань Клеопатры. В 392 г., после того как единокровного брата Грациана, сменившего его на престоле, обнаружили повешенным во дворце, Феодосий укрепился в роли самого могущественного человека во всем Риме. Десятки тысяч римских граждан наблюдали, как волна религиозной ненависти накрыла их города и как христианство, насаждаемое государством, в те годы охватило империю в результате агрессивного переворота, направляемого Феодосием и осуществленного фанатиками. Римляне всех конфессий – язычники, евреи и христиане – чувствовали гнев и разочарование: их привычный мир рухнул.

Флавий Евгений казался именно тем человеком, вокруг которого могла сплотиться оппозиция. Популярный учитель латинского языка и знаток риторики, чья «высокая репутация в области красноречия»{147} принесла ему желанное положение начальника имперской канцелярии, Евгений приближался к пятидесяти годам и теоретически был идеальным символом борьбы против нарастающей волны христианского радикализма, потому что сам он был умеренным христианином. Хотя многие проповедники учили своих последователей видеть в дымящих римских алтарях не что иное, как прибежище языческих «демонов», Евгений воспринимал Священное Писание с долей разумного сомнения: очевидно, он находил мало практической ценности в его воинственных историях, таких как рассказы о праведных ангелах, сражающихся с демонами в книге Откровения Иоанна Богослова. Оставаясь христианином, Евгений не был склонен демонизировать своих соседей.