Христианские рассуждения о культуре, политике и ценностях – следы которых сохранились в проповедях, письмах и теологических трактатах, составленных в то время, – превратили публичное пространство в устрашающее место. Основываясь на собственном понимании библейских отрывков, в которых описывались условия второго пришествия Мессии, христиане потребовали, чтобы римское правительство запретило евреям восстанавливать храм в Иерусалиме. Церковники читали пугающие проповеди и доводили своих прихожан до нравственного исступления, убеждая в необходимости искоренить язычество вместе с его пороками. Больше всего они любили обличать жертвоприношения животных – практику, которую они требовали запретить еще со времен святого Павла, хотя она никак не мешала им проводить собственные религиозные обряды. Их навязчивые жалобы только по одному этому вопросу занимали римских политиков на протяжении почти трехсот лет. Другие христиане сочиняли ложные пророчества, основанные на сборнике широко известных языческих писаний под названием «Оракулы Сивилл», и делились ими с другими христианами, сея беспокойство по поводу грядущего нового века гонений.
Других христиан такие люди приводили в замешательство. Лактанций, христианин и наставник детей императора Константина, который на протяжении своей жизни не раз был свидетелем подобных оживленных споров, для описания таких фанатиков использовал простое латинское прилагательное в качестве существительного:
Однако к тому времени, когда Евгений и Феодосий делили власть, риторика римских «сумасшедших» христиан угрожала свести на нет любые попытки достижения консенсуса. Сенаторы-христиане, которые договаривались о небольших компромиссах со своими языческими коллегами, были заклеймены как «отступники», отвернувшиеся от своей веры, – так решили члены церкви, которые присвоили себе право надзирать за поведением других политиков. Согласно церковному историку V в. по имени Созомен, самому Евгению во время этих нападок со стороны единоверцев сказали, что даже он не был «настоящим христианином», потому что защищал свободное право поклоняться языческим богам.
Христианская нетерпимость, распространяющаяся со скоростью лесного пожара, ознаменовала ошеломляющий исторический поворот, ведь всего четыре века назад именно языческое правительство казнило Иисуса за попытку восстания. Гиббон находил корни растущего фанатизма и узколобости в самой сути христианства – эта точка зрения, хотя она и ошибочна, была вполне понятна, учитывая общую интеллектуальную неприязнь эпохи Просвещения к религиозному иррационализму. На протяжении всей «Истории упадка и разрушения Римской империи» он подчеркивал недостатки христианства, предпочитал не замечать его искренних приверженцев и осуждал христианскую веру как лицемерную систему убеждений, фальшивую религию миролюбия, под поверхностью которой скрывается уродливый фанатизм. Но все общественные беды и пороки нельзя объяснять одной лишь религией, а христиане Римской империи, как известно, не позволяли легко вешать на себя ярлыки, как и христиане Готии.
Христианство, которое исповедовали Аларих и его последователи-готы, в одном, но важном отношении – буквально на йоту[37]
– отличалось от того, во что верили многие христиане в Римской империи Феодосия. Самая маленькая из греческих букв вызвала всплеск богословских разногласий на Никейском соборе, одном из важнейших церковных собраний. Константин созвал его, чтобы определить, были ли Иисус и Бог «единосущны» (