Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

В тех версиях христианства, которые исповедовали готы и римляне, переплетались учение Иисуса, библейские истории, разнообразные толкования проповедников, а также единственные в своем роде обычаи и верования того или иного социального окружения. Хотя римская паства читала Pater Noster («Отче наш»), а готская – Atta Unsar, молитву, сохранившуюся в виде перевода, выполненного Маленьким Волком, прямо под каменистой почвой Рима в IV в. таились прочные узы веры{167}.

В ноябре 393 г. Феодосий дал всем умеренным верующим официальный повод для беспокойства, поставив вне закона почти все аспекты языческих культов{168}. Император объявил, что под угрозой ареста больше нельзя будет зажигать свечи в языческом святилище, оставлять медовые пироги для духов умерших ни на публике, ни у себя дома. Уже в V в. христиане провозгласили эти радикальные нововведения долгожданным триумфом своей религии. Многие глубоко набожные люди – в том числе Сократ Константинопольский, Созомен, Руфин и Феодорит – написали популярные (и глубоко предвзятые) работы по истории церкви, которые учили других христиан рассматривать успехи своей веры в те годы как предопределенный Богом поворотный момент мировой истории. В Средние века церковники часто провозглашали эпоху Феодосия временем, когда глубочайшие истины христианства вошли в основы европейских устоев в качестве цивилизационной силы, призванной защищать мир от опасности, которую несли варвары из-за ее пределов.

Каждая победа на культурном фронте приводила воинствующих христиан в еще большее воодушевление. Языческие жертвоприношения животных, против которых христиане выступали сотни лет, цитируя отрывки из Библии для оправдания своего политического крестового похода, были объявлены вне закона в большинстве римских городов. Служащие императора заперли ворота некогда величественных мраморных храмов. Развеялся густой дым благовоний, который можно было увидеть в святилищах раньше: набожные и суеверные люди боялись совершить любой поступок, который можно было бы интерпретировать как демонстрацию политического сопротивления. Любимые народом мраморные и бронзовые произведения искусства, изображавшие языческих богов и героев, убрали из святилищ подальше от людских глаз – их складывали в ящики и доставляли в дома богатых людей или переплавляли. Многие богато украшенные сооружения, где древние поклонялись своим богам, теперь казались заброшенными и пустыми.

Главная трагедия древней истории заключается в том, что у десятков миллионов римлян – христиан, евреев и язычников – не было другого способа сопротивляться реформам Феодосия, кроме восстания. Если они потерпят поражение, их назовут узурпаторами и казнят – позорная участь, которую на протяжении долгой истории Рима разделили многие знатные люди. Но если они выберут бездействие, если не смогут объединиться, тогда наступит незавидное будущее, которое уже открылось их взорам безо всякой пророческой помощи. Свобода слова и религиозных убеждений, которая была определяющей чертой Римской империи, оказалась под угрозой: на смену ей пришел ограниченный набор библейских ценностей, которые собирались навязать всем и каждому.

Вот в какой напряженной ситуации пребывала Римская империя накануне 394 г., когда Аларих и другие солдаты армии Феодосия получили известие, что их созывают на войну.

Глава 6 Любовь, война и пробуждение

Удел рабов – трусливо прятать мысли{169}.

ЕВРИПИД

Война в древности была грубой, уродливой – и, к сожалению, неизбежной. Когда армии выстраивались в боевой порядок и командиры вели их навстречу противнику, всех участников схватки повергала в ужас перспектива внезапной смерти. На солдатские доспехи едва ли можно было полагаться. Простейшие шлем и щит закрывали череп и тело, но вряд ли были надежной защитой. Со свистом несущиеся стрелы могли пробить глазное яблоко так же легко, как серебряная зубочистка протыкает оливку. В одном из сражений древности летящий снаряд попал солдату в голову, и он «продолжал преследовать врагов с вонзившимся в эту часть тела дротиком»{170}. Когда битва стихла, он около захода солнца вернулся в город, а дротик по-прежнему продолжал покачиваться в его голове.