Читаем Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1 полностью

есть, кроме выхождения. В конце должно быть слияние

с миром. Как в стихах Владимира Соловьева. У меня

вначале была тоска, а потом радость. Рождается из

тоски, а кончается просветлением.

Я: — То, что вы говорили о людях, то я во время

экстаза испытываю по отношению ко всему миру в целом.

Несуществование мира. Но тоска не разрешается. Впро­

чем, не тоска, а леденящее безумие мира. Конечно, это

нельзя высказать.

Блок: — А знаете, мне кажется, у меня именно то же

бывает. По некоторым признакам.

После нескольких слов о лице, явившемся виновни­

ком нашего знакомства, я продолжал описывать прибли­

зительными словами экстатические состояния, при кото­

рых мировой процесс кажется «феерическим». «Не знаю,

поймете ли в ы , — сказал я Б л о к у , — но другого слова не

подыскать...»

Блок: — Чтобы говорить настоящими словами, иногда

мне кажется — надо преобразиться. Но то, что вы гово­

рите, мне кажется, я могу понять. Могу понять вас и

знаю, почему вам так кажется...

Далее я рассказал Блоку два свои недавние сна, ярко

отпечатлевшиеся в моей памяти. Один из них был

о девушке, которой я во сне крикнул: «А, так вы та, о

которой писал Достоевский!»

— Тогда, во с н е , — говорил я, — я припомнил что-то

с такой быстротой, что когда вспоминаю о скорости своей

368

мысли теперь, в самом деле как-то кружится голова.

Я ясно помню, как сейчас же, во сне же, я забыл то,

что я п р и п о м н и л , — и вместо имени истинного создателя

этой женщины назвал во сне имя наиболее близкого к

нему. Вот что такое слова, их неуловимость... И во сне,

даже во сне, не мог я назвать настоящего слова, которое

ускользнуло от меня...

Блок: — Но вы назвали Достоевского, и это было

ничего, не правда ли? А у меня гораздо хуже. Я просто

забыл все. Позитивно забыл. И не мог бы назвать даже

приблизительно, как вы.

Я: — Нет, так я не забыл. И думаю, что все это еще

придет снова. Но я полагаю, что наши экстазы — разное.

Блок: — Ах, это одно и то же. У вас, у Диккенса, у

Достоевского. У Диккенса есть одна «Темза в осеннюю

ночь». А у Достоевского это в «Идиоте», когда, напри­

мер, тот <Мышкин> перед встречей с Рогожиным, жду­

щим его с ножом, целый день видит перед собою один и

те же глаза. Или когда он описывает его состояние пе­

ред падучей.

Я упорствую, указывая, что в нас есть что-то чужое.

Вспоминаю его статью, где Блок находит мелким мисти­

цизм этого самого Диккенса и Эдгара По по сравнению

с глубинами Достоевского 5. Блок отвечает, что относи­

тельно Эдгара По он уже переменил мнение, и о Дик­

кенсе тоже. Он стал понимать всю глубину западного.

Наш разговор перешел на обмороки. Я спросил, слу­

чались ли они с Блоком.

— Нет. Только один, но самый незначительный.

— Но все-таки расскажите.

— Не стоит, да хорошенько не помню. Самый обык­

новенный. Мне было тогда лет шестнадцать. Я много чи­

тал в тот день: должно быть, кровь прилила к голове,

и я упал на мгновение без сознания. Вошла мама, и я

сейчас же очнулся. А почему вы об этом спросили?

«Здесь, вероятно, было простое любопытство, а может

быть, худшее...» Я рассказал про свой обморок, тоже

бывший со мною лишь однажды.

— В момент падения вся моя жизнь точно пронес­

лась перед моими глазами. Все ее образы путались

с неестественными образами людей, находившихся со

мною в комнате, которые проплывали, склоняясь снизу

вверх, перед моими глазами... Мое падение длилось... и

мгновение и вместе — не ошибусь, если скажу: время,

369

равное веку... Но с экстазом, как выхождением из чув­

ственного мира, этот обморок не имел ничего общего. Все

образы были из этой жизни, чувственные, так сказать —

«биографические».

Блок: — Нет, у меня при обмороке ничего, даже

и этого, не было.

Я: — Знаете, я думаю, что я совершенно по-своему

понимаю и ваши стихи. Вашу «Прекрасную Даму».

Ведь в ней я вижу вот что: тайну. И мне кажется, что

когда вы пытаетесь ее выразить, охватить осязатель­

н е е , — вам это не удается. Но в этом-то все и дело. Тут

не любовь главное, как я понимаю, а именно это леде­

нящее, неохватимое. Выхождение...

Блок: — Ну, конечно же так. «Прекрасная Дама» —

это только название, термин; к тому же данный Вале­

рием Брюсовым 6.

Я: — Ну, я так и думал. Но все же я ничего не

знаю. Не знаю, чувствуете ли вы, что она — то, о чем

я вам говорю. Не действует ли на меня так только кра­

сота ваших стихов?

Блок: — Ну да, именно это, то есть то, что вы гово­

рили — «Прекрасная Дама». А чт о — невозможно выра­

зить.

(Пауза — недолгая, но внятная.)

— А Христа я никогда не знал.

Это было сказано совершенно неожиданно, без вся­

кого подготовления: о Христе во всем предыдущем разго­

воре не было произнесено ни слова. И когда я, не уди­

вившись совершенно такому переходу, признался со

своей стороны, что тоже не ощущал Х р и с т а , — «только

разве один раз, и то — поверхностно, в один благоухан­

ный летний вечер, на поляне у всходов к «горе П и к » , —

Блок продолжал:

— Ну, и я, может быть, только раз. И тоже, кажет­

ся, очень поверхностно. Чуть-чуть... Ни Христа, ни

Антихриста.

Мы давно уже стояли около парадного входа в ре-

риховскую квартиру и долго прощались, не могли рас­

статься.

Перейти на страницу:

Все книги серии Серия литературных мемуаров

Ставка — жизнь.  Владимир Маяковский и его круг.
Ставка — жизнь. Владимир Маяковский и его круг.

Ни один писатель не был столь неразрывно связан с русской революцией, как Владимир Маяковский. В борьбе за новое общество принимало участие целое поколение людей, выросших на всепоглощающей идее революции. К этому поколению принадлежали Лили и Осип Брик. Невозможно говорить о Маяковском, не говоря о них, и наоборот. В 20-е годы союз Брики — Маяковский стал воплощением политического и эстетического авангарда — и новой авангардистской морали. Маяковский был первом поэтом революции, Осип — одним из ведущих идеологов в сфере культуры, а Лили с ее эмансипированными взглядами на любовь — символом современной женщины.Книга Б. Янгфельдта рассказывает не только об этом овеянном легендами любовном и дружеском союзе, но и о других людях, окружавших Маяковского, чьи судьбы были неразрывно связаны с той героической и трагической эпохой. Она рассказывает о водовороте политических, литературных и личных страстей, который для многих из них оказался гибельным. В книге, проиллюстрированной большим количеством редких фотографий, использованы не известные до сих пор документы из личного архива Л. Ю. Брик и архива британской госбезопасности.

Бенгт Янгфельдт

Биографии и Мемуары / Публицистика / Языкознание / Образование и наука / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.
100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии»Первая книга проекта «Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917–1941 гг.» была посвящена довоенному периоду. Настоящая книга является второй в упомянутом проекте и охватывает период жизни и деятельности Л.П, Берия с 22.06.1941 г. по 26.06.1953 г.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии