Александр Блок в воспоминаниях современников

шуточном. Даже ритма он не подчеркивал, скорее наобо­

рот — убивал ритм вялым прозаизмом интонации. Чуть

запинаясь, он докладывал слова и фразы в том порядке,

в котором они почему-то кем-то напечатаны. Как будто

и слова чужие для него, не им сочинены. А между тем

аудитория слушала затаив дыхание, настороженная, еще

до того, как он начал, прочно с ним связанная, во вся­

ком случае загипнотизированная звуком его негибкого,

тусклого, ровного голоса. Так велико было обаяние этого

высокого, прямого человека с бледным лицом и шапкой

золотых волос. Казалось, он отталкивает от себя соб­

ственную силу, считает ее чем-то ненужным, давно пере­

житым и исчерпанным, а она, эта сила, снова и снова

дает о себе знать. Он читал многое: и «Перед судом»,

и «Утреет. С богом! по домам!», и «Унижение». Из зала

кричали: «Незнакомку»!», но она и не вздумала появить­

ся. Кончал он то или другое стихотворение, и аплодис­

менты вырастали плотной стеной, на короткий отрезок

времени вырывая слушателей из недоуменного оцепене­

ния. Блок равнодушно пережидал и начинал новое сти­

хотворение. Он, единственный из всех выступавших,

серьезно и искренне рассказывал, оценивал или переоце­

нивал свою собственную жизнь и судьбу. В этом было

все дело. Похоже было на то, что он действительно про­

сил:

Спляши, цыганка, жизнь мою! 2 8

И вот смуглая цыганка в узком, плотно облегающем

ее костлявое тело шелковом платье вьется и кружится

136

перед слушателями — «и долго длится пляс ужасный»,

так же долго длится, как сама жизнь. И короткое бло-

ковское стихотворение, всего двадцать или двадцать че­

тыре строки, кажется длинной поэмой, полной слишком

большого содержания, чтобы его сразу можно было опре­

делить на слух.

И как бы слушатели ни были далеки, они инстинктив­

но чувствовали правду сказанного в стихах. Нет, это не

«литератор модный», не «слов кощунственных тво­

рец» 3, — пускай он какой угодно, пускай не добр, замкнут

и сух 4, пускай даже презирает большинство сидящих в

з а л е , — пускай! Зато нет в нем надсады, нет суетного же­

лания показать себя, понравиться, блеснуть. Спасибо и

на том! Так можно растолковать внимание аудитории.

Последнее стихотворение, прочитанное Блоком, был

его «Балаган»:

В тайник души проникла плесень,

Но надо плакать, петь, идти,

Чтоб в рай моих заморских песен

Открылись торные пути.

Это прозвучало как вывод из всего выступления. Чи­

тая последние две строки, Александр Блок особенно твер­

до и сурово посмотрел слушателям в глаза, круто, почти

по-солдатски, повернулся на каблуках и ушел с эстрады.

Только его и видели!

Был объявлен следующий поэт. Я понял, что после

Блока мне слушать некого, и, наскоро взяв пальто с ве­

шалки, вышел на улицу.

На набережной Фонтанки я заметил, что впереди, ша­

гах в десяти, шагает Блок в широкополой фетровой чер­

ной шляпе, легкий, статный, беспечный — именно та­

кой, каким испокон веков полагается быть великому по­

эту. В зубах у него дымилась папироса. Он кинул ее за

парапет набережной в черную воду реки, и красноватая

звездочка, пролетев параболой, чмокнула и потухла в

воде.

Я шел сзади и старался остаться незамеченным. Он

рассеянно обернулся, оглядел меня, ускорил шаги.

«Подойти или не подойти, окликнуть или не надо?» —

эти сомнения буквально сотрясали все мое существо. Но

я не подошел и не окликнул. Был ли прав в э т о м , —

не знаю.

Уже перейдя мост, где-то около цирка, Блок вошел

в пивную. Я следом за ним. Он сел за столик, продол-

137

жая курить, подперши кулаком тяжелый подбородок.

За его головой было окно, и в окне — черный, весенний

Петроград, желтые огни, затяжной д о ж д ь , — все, как

нарочно, блоковское, туманное, даже сказочное. Против

него сидел тоже нарочито питерский тип, с испитым, зе­

леным лицом, в фуражке с околышем казенного ведом­

ства. В маленьком сводчатом зальце пивной народу

набилось много: случайный городской люд возраста солид­

ного, скорее пожилого, профессий разных и сомнитель­

ных, но с уклоном к прилавку. Циркачей не было. Жен­

щина была только одна, уже совсем увядшая, с черны­

ми, пронзительными глазами, сильно подведенными. На

ней была шикарная черная шляпа. Но никакие «траур­

ные перья» не качались на шляпе. Вместо них свисало

нечто вроде двух обглоданных селедочных скелетиков.

Это была плачевная и зловещая карикатура на Незна­

комку.

Она подошла к Блоку и сказала хриплым голосом

с оттенком дикого шутовства:

— Вянет, пропадает красота моя!

Александр Блок и бровью не повел. В тот весенний

вечер он был сосредоточен, как математик над формулой,

которая ему не дается.

А во мне все пело: вот он, любимый поэт, кумир мо­

его о т р о ч е с т в а , — неужели я так и не подойду к нему,

не назову «Александр Александрович», не расскажу ему,

чем и почему он мне дорог?..

Какая шла в нем работа, с каким отчуждением смот­

рел он на окружающий его со всех сторон «страшный

м и р » , — обо всем этом мы узнали гораздо позже, прочи­

тали в его собственных стихах:

Как тяжко мертвецу среди людей

Живым и страстным притворяться...

Знание наше незаконченно, фрагментарно: куски впе­

чатлений, разрозненные пятна наплывов, проступающие