Александр I, Мария Павловна, Елизавета Алексеевна: Переписка из трех углов (1804–1826). Дневник [Марии Павловны] 1805–1808 годов

Гете показал мне то, что в ботанике называется Ерidendrion и растет на деревьях; птицы переносят его иногда с одного дерева на другое и сами являются причиной его появления: это род болезни деревьев, в здешних краях она менее распространена, чем, например, на Рейне.

Гете однажды сказал, что древние не имели представления о том, что еcть удобство жилища; и что он уверен, что последний пивовар или же ремесленник живет в отношении комфорта лучше, чем жил когда-то император Август.

Говоря о двойственном чувстве, которое часто испытываешь, этом за и против, которое ощущаешь внутри себя, он сказал, что подобное колебание и есть то, что делает человека интересным, поскольку позволяет другому к нему привязаться; в то время как холодное существо, коему это чувство незнакомо и которое замкнуто в самом себе и для себя самого, не представляет такого же интереса. Он добавил, что самая большая мудрость, которой можно достичь, – это умение испытывать двойственность, не испытывая при том неудобства[1172].

В субботу 3 мая Гете читал у меня ряд романсов Гердера, которые составляют историю Сида: это перевод или подражание с испанского[1173]. Гете отметил изящество и совершенство испанских поэм, которое отличает почти все их произведения: эта тщательность обработки составляет полный контраст с довольно варварскими нравами, примеры которых мы встречаем в самих же поэмах.

В субботу 10 мая Гете читал у меня вторую Аbtheilung[1174] гердеровского «Сида»: эпизод, где донна Уракка просит Сида удалиться и никогда более не появляться у нее в Саморе[1175]. Гете считает, что эпизод совершенен сам по себе, он добавил, что, должно быть, он хорошо переведен, хотя он и не знает испанского оригинала.

В субботу 12/24 мая Гете читал у меня романсы, повествующие о Сиде, отправляющемся в Валенсию. И снова великолепно; Гете нам заметил, что каждый персонаж остается здесь верным самому себе, так что находишь, что каждый прав по-своему. Гете сказал, что это самое большое доказательство истинности и верности характера. Эпизод, где Сид дает урок храбрости так называемому Маrtin Peläez, очарователен[1176]. В нем есть особая тонкость. Эпизод, где Сид посылает ключи городов и за´мков, отбитых им у мавров, королю Альфонсу, а также прибытие и речь его посланников при дворе короля замечателен[1177]. Гете, после того как он прочитал эпизод, где Альвар Фанез твердо и выразительно, без малейших ухищрений, докладывает королю слова Сида, между прочим заметил: мастерство поэта должно было быть здесь весьма велико, поскольку он всего лишь удовольствовался тем, что дал нам додумать, что сказал также посланный Сидом известный своим даром красноречия и убеждения Антуан Линез, который должен был говорить с королем Альфонсом после того, как Альвар Фанез закончил свою резкую речь. Менее искусный поэт передал бы еще и речь Антуана Линеза, но насколько эффект от того был бы снижен.

Гете сказал, завтракая у меня в среду, когда обычно подают выпечку, называемую Кrapfel[1178], что в те времена, когда он учился в Лейпциге, эти самые Кrapfel, которые, как он помнит, хозяин соседней булочной выпекал отменно, были причиной его отсутствия на занятиях, кажется, по философии или, во всяком случае, на одном из его учебных занятий: он добавил, что даже описал это, так это его поразило[1179].

В субботу 19/31 мая Гете читал у меня окончание истории о Сиде; в прочитанном в тот день отрывке речь шла о его победе в Валенсии, о его дочерях, оставленных мужьями, о последних минутах Сида и его смерти. Последние его минуты восхитительны, мы все были растроганы, и Гете больше всех. Он сказал, что больше всего его трогает этот особый род радости, просветления, любезности, который, по воле автора, господствует в рассказе мавров, чье выражение обычно мрачно и печально. Когда Сид просит увидеться со своим верным Бабьекой, своим конем, своим верным товарищем, невозможно передать чувства, которые испытываешь[1180].