Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…

Было понятно, что стоит задача и дальше, уже посмертно, превозносить его заслуги перед отечественным кинематографом, накачивать культ его «авторскому кино» с новой силой. Ну, и опять же – надо транслировать намеки на его будто бы «спецназовское прошлое». Что потому-то и снимал всякий «беспросвет», что просто тронулся от мерзостей войны. Вот ведь потрясений-то натерпелся, бедолага, геройски обороняясь в горах от душманов. «Афганский синдром» не тетка. А сколько, к примеру, американских ветеранов посходили с ума от своего «вьетнамского». Глубоко, до самых печенок его Афган потряс… Оттого-то и замкнут с виду был, и малопонятен…

Вот уж истинно – боец спецназа из Леши случился бы такой примерно, как сталевар из балерины. Но тельняшку он носить научился – и знал этому «прикиду» цену. А то, что он «и гвоздя не умел забить», но зато мог совершить поступок, который вполне можно приравнять к диверсии (если вспоминать тот его случай в период службы в военно-транспортной авиации, когда он просто отстал от экипажа в Будапеште, отправившись в город покупать пластинки), так об этом полный электронный молчок.

За этот вот природный пофигизм его и вытурили из ВТА, а вовсе не из-за того, как он сам мотивировал гордо, что повторил анекдот про Брежнева. Вновь скажу… да эти анекдоты про Брежнева уже и детской шалостью не казались, их кто только ни рассказывал. Их и комэски готовы были перед строем на плацу рассказывать под всеобщее одобрение. Не что иное, как обычный и давно нам приевшийся треп про тяжкие несвободы «совка». Общее место и всегдашняя преамбула к любому разговору на ТВ с участием людей искусства, якобы безвинно страдавших от «коммунистического маразма».

Да диверсией можно счесть и то одно, что он пошел служить, зная за собой такую страшную болезнь. А вспомним, как пацаном еще его травмировали приводы в милицию, как его будто бы там били ни за что – и ловко так, не оставляя следов. Потому и «Груз»-то снял про жуткого маньяка-милиционера, отомстил…

И в этом – большая часть природы его кино, в чем-то и правдивого, и яркого в манере, но редуцированного в своем «наивизме», в показной простоте. Увязшего в поверхностной символике. В тягостном саспенсе, во фрагментарности, в этаком «маньеризме наоборот», в клиповости, почти не извлекаемой интертекстуальности… замаскированных под псевдодокументализм. Вот он уже и мэтр, создавший стандарты и «бандитского жанра», и «петербургского ретро», и чего-то еще, будто бы не сказанного про войну. И очень хочется поверить, что не бывает голых королей. И уж тем более царей – раз все же речь о «русской партии»…

Чуть в сторонке стоит Сергей Сельянов – добрый гений, покровитель, почти меценат. Готовый жертвовать многим ради друга. Даже собственные творческие амбиции сменивший на амплуа хозяйственника. Как бы сознательно все же отступивший, не без расчета, словно и по договоренности определенной…

Бандитскую тему режиссер начинает с ультрарусского «Брата», а заканчивает почти русофобским «Кочегаром». Но если в первой картине он заступник за народ, и мы ждем, что Данила Багров обязательно станет в ряд борцов за народное дело из героических эпох, то в предпоследней – его упорный хулитель. Устами якута-кочегара он готов предать русских проклятью, но куда громче эти проклятья читаются в действиях других персонажей – русских бандитов, и того же Снайпера, и других. А ведь речь о бывших «афганцах», об офицерах, превратившихся в убийц. Вот же как прихотливо трансформировался он у Балабанова, этот посттравматический «афганский синдром»…

Здесь и обрывочность, и ходульность, и… но главный пафос – исключительно антиимперский и антирусский, в защиту малых народов против экспансии порочного «русского Запада». Почти все русские тут лживы и преступны, а малый народ свят в своей униженности.

Не буду пытаться предавать это огульному осуждению. Хотя я лично убежден, что никакое бандитское кино людям не нужно. Как и раздувать детективный жанр в литературе непозитивно и негуманно. Когда-то, двадцать лет назад, даже написал «антидетективный роман» в детективной же приключенческой интриге, который назвал «Русская Рамаяна» (в одном из провинциальных толстых журналов он выходил под названием «Полет белого тигра»). Антидетективный по пафосу – и в этом был мой протест против засилья «преступного жанра».