Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950

Сегодня днем во время репетиции «Драмы жизни» Василий Иванович пришел наверх, подсел ко мне (мы сидели рядом с Андрюшей [М. А. Андреевой (Ольчевой)]) и долго сидел и говорил, [так. — вымарано] сидели рядом близко-близко, почти вплотную, так просто и тесно… [конец фразы вымаран]. В это время я чувствовала его таким близким себе, таким родным! Мне было так ясно, так хорошо с ним… Как будто мы давно уже любим друг друга, и все светло и ясно нам впереди… Мне было странно, что он не обнял меня ни разу, ни разу не взял моей руки, не привлек к себе, так далеко я унеслась от действительности, так охватила меня моя мечта.

14 [декабря 1906 г

.]

Последнее время тревожат меня 2 вещи: 1) перемена отношения Василия Васильевича [Лужского] и 2) то, что я отбилась от работы.

И то и другое мучает страшно.

Василий Васильевич очень заметно охладел ко мне… Не подсаживается, как бывало, не говорит, иначе здоровается. Все не то… Не то… Это отравляет мне все мои маленькие радости.

А их за последнее время порядочно: все хорошо говорят обо мне, все любят, все смотрят с большими надеждами. Василий Иванович – такой теплый, приветливый, ласковый, так хорошо, внимательно относится.

«Душа моя полна неизъяснимых предчувствий»217… радостных светлых надежд. И вот, если бы не это, если бы не Василий Васильевич – все было бы так хорошо – я была бы счастлива!..

Была сегодня у Ольги Леонардовны [Книппер-Чеховой].

Изумительно провела вечер.

Был у нее Сулержицкий, Ваня [И. М. Москвин?] и еще какой-то господин. Два последних скоро ушли. Ольга Леонардовна и Сулержицкий много пели, а я лежала в [гостин. – зачеркнуто] [на] уютном мягком диване и под звуки музыки и пение [любила. – вымарано.] тосковала о любви и радовалась ей, и сладкой болью грудь сжималась, и так было хорошо, так необыкновенно хорошо!

Засиделись, и кончилось дело тем, что я опоздала к выходу…

По этому поводу было много смеха и всяких острот…

Василий Иванович очень заинтересовался причиной моего позднего приезда на бал и тоже с таким интересом расспрашивал, так хорошо подсмеивался…

Боже мой! Нет, чувствует мое сердце, что я вытворю что-то ужасно [несусветно. — вымарано] – нелепое… Непременно! Не могу я ждать!! Сил нет!

15 [декабря 1906 г

.]

Василий Иванович опять сегодня, когда поздоровался, сказал – «любимица публики»… Мне это приятно страшно! Даже почему – не знаю…

Но как-то хорошо, что он знает о хорошем отношении ко мне труппы. Родной мой!

Солнышко мое… весна моя!..

Во сне видала сегодня – будто я целую его руки, а они такие грубые, мускулистые, волосатые, синевато-красного цвета и все в морщинах…

Я каждую ночь вижу его во сне, вижу близким, любящим и засыпаю с улыбкой, и уже в дремоте – выплывает родной образ, и душа раскрывается навстречу… и что-то теплое, мягкое разливается по всему существу.

Люблю, люблю, люблю.

16 [декабря 1906 г

.]

Василий Иванович сегодня поздоровался и рассмеялся. «Чего Вы?» – спрашиваю. – «От удовольствия». Пустяки все это, вздор, а между тем – как важна для меня эта мелочь, сколько дает мне одно его ласковое слово, теплый взгляд, улыбка… Догадывается ли он, как это сильно?..

Мария Николаевна [Германова] душила меня в коридоре, называла змеей подколодной и грозила убить… Хотя говорила она это в шутку, но за ней чувствовалось что-то другое, злое и неприятное.

17 декабря [1906 г

.]. Воскресенье

Сегодня долго пришлось сидеть в театре. Была репетиция всей пьесы за столом в фойе218.

Сидели до 6-го часа.

Не выходит из головы разговор с Василием Васильевичем [Лужским]. Остановил он меня на лестнице у коридора. «Давайте поговорим, Алиса Георгиевна. [Или ведь. – зачеркнуто.] Впрочем, вы не любите со мной говорить…» Какое там, у меня вся душа затрепетала от радости…

Стояли, говорили. О том о сем, сначала об отрывках, потом о наших занятиях, потом вдруг Василий Васильевич спрашивает: «Что, Братушка [С. С. Киров] влюблен в Вас? Он не отходит от Вас, так жадно ловит каждое ваше движение, взгляд, это ваше особенное дыхание…»

Бог знает, может быть, я ошибаюсь, но показалось мне, что [Василий Васильевич. – вымарано] не просто говорил он об этом [и не просто. – вымарано], а не то как-то смущенно, не то еще что-то было [четыре слова вымарано]. Не могла уловить…

Потом тихо взял карандаш, который постоянно висит у меня на кофточке, подержал его в руке и осторожно опустил. И смотрел так хорошо и вместе с тем так как-то необычно…

Странно…

Мария Николаевна [Германова] сегодня утром поцеловала меня в обе щеки и спросила – не сержусь ли я на вчерашнее…

Милая, славная, бедная!

Василий Иванович поздоровался [сегодня. – зачеркнуто] очень хорошо: «Здравствуйте, дорогая», – и руку взял двумя руками, мне страшно нравится, когда он так здоровается.

Но потом, в антрактах, не говорили.