Аллея кошмаров

«Наверное, вода все так же громко хлюпает и булькает в стоках, когда из отверстия наполненной ванны резко выдергивают затычку, как делала мама, закончив плескаться и петь», – подумал Стэн. Ему вспомнилось, как однажды он упал с дерева, а мама взяла его на руки и отнесла к себе. Его кровь перепачкала маме платье, но она ничуть не расстроилась. Он сделал себе наколенные щитки из гофрированного картона, как у путешественников в джунглях, и на один тоже накапала кровь. Стэну наложили швы на разбитую голову, а потом мама стала его раздевать, осторожно сняла щитки и положила их на мраморную доску умывальника. Они там лежали так долго, что пятна крови почернели. В конце концов Дженни выбросила щитки, потому что от их вида ей делалось не по себе.

Ох, если бы мама все-таки осталась еще на несколько лет. Если бы ей хоть чуть-чуть нравился город. Если бы отец всегда был таким беспомощным и дружелюбным, как сейчас, когда он при смерти. Если бы он двадцать лет провел при смерти, то, может быть, Стэн его бы любил. А теперь здесь осталось одно старье, оно проходит мимо и вот-вот исчезнет.

Стэн вздохнул и снова попытался расправить плечи. Надо бы спросить отца, как выгоднее продать так называемую церковь, когда придет время расстаться с этим занятием. Но церковь Вышнего Благовеста сейчас не имела значения. Отец соскальзывал в темную яму, куда падают вечно, потому что она бездонна. Мы все ползем к ее краю, кто медленно, кто быстрее, а кто, вот как отец, балансирует на грани. А потом что? Наверное, как пуля против ветра, и так веки вечные. А Цыганок все эти годы был мертв. И даже память о нем умерла. О нем никто не вспоминал, кроме одного-единственного человека. А когда и это воспоминание исчезнет, то о Цыганке забудут навсегда. Когда отца похоронят, Стэн его простит. Может быть, простит.

Цыганок не знал, что с ним произошло. Ветеринар смочил тряпку хлороформом и бросил в ящик.

Но веревка, привязанная к ножке верстака в гараже… Она была перерезана, когда Стэн пришел домой из школы. Почему Цыганка там привязывали, если хотели от него избавиться? Не хотели, а хотел. Один он. У Цыганка была будка с цепью. Зачем понадобилась веревка?

О Господи, дай силы сбежать. Но голос, твердивший «сынок», держал крепко. Дом заглатывал живьем. А чердачную дверь заделали, выхода нет. Прошедшие годы улетучились, а вместе с ними исчезла и старательно культивируемая уверенность. Все отобрали – и хитроумие, и улыбку, и гипнотический взгляд. Он, беспомощный и бессильный, остался в ловушке полузабытого уклада.

Он вернулся, потому что отец был при смерти, мать его бросила, клены спилили, но на месте собачьей будки все еще виднелся темный квадрат, а бритвенный прибор по-прежнему стоял на гладком цилиндре деревянного шкафчика, и сладко пахло мылом для бритья.

Ремень.

Он висел на медном крючке, там же, где обычно. Гладкий, потемневший от времени, блестящий от масла.

Ночью в гараже серебристые полосы лунного света тянутся по полу, серебрят верстак, сверкают на губках тисков и на жестянках из-под кофе, где хранятся гвозди и шурупы. Холодный голубой свет сияет на цементном полу. В сумрачных углах прячутся страх и стыд.

– Снимай трусы.

Нагота. Чтобы было еще стыднее.

Стэн возился с пряжкой ремешка на штанах, тянул время.

– Пошевеливайся! Снимай, кому говорят.

Трусы упали на пол, стреножили лодыжки. Теперь не убежать. Придется терпеть.

– Наклоняйся.

Рука надавила на плечо, вытолкнула в полосу лунного света, где нагота была заметнее. Увидев, как взметнулась тень ремня, Стэн напрягся. Боль волнами отдавалась в голове. Он прикусил губу, воздух в легких застыл. Стэн заткнул рот кулаком, чтобы соседи не слышали крика. Лунный свет расплывался в пелене слез. Ремень опускался на округлости голых ягодиц со звуком, пугающим прежде и больше боли; и веревка, привязанная к ножке верстака, и запах смазки и бензина в день, когда погасло солнце…

В столовой Чарли Карлайл мял салфетку, откидывался на спинку кресла, бессильно упираясь руками в полированные подлокотники.

– Ох, Клара, ну что он там копается? А, вот и ты, сынок. Садись.

Чарли взглянул на человека в дверях столовой и по-старчески прерывисто вздохнул от удивления. Стэн выглядел почти так же, как и раньше, несколько минут назад, ну разве что умылся и пригладил волосы. Но его осанка как-то изменилась, а голубые глаза льдисто сверкали, будто замерзший пруд.

Великий Стэнтон отодвинул стул и, картинно присев к столу, с привычной ловкостью расправил салфетку. Миссис Карлайл внесла блюдо с жареной курицей. Когда подали рис и подливу, Чарли сказал:

– Садись, Клара. Не суетись. Стэн благословит трапезу.

Преподобный Карлайл пригладил волосы, глубоко вздохнул и звучным голосом начал:

– Боже Всемогущий, Отец наш небесный, благодарим Тебя от всей души за посланные нам щедроты Твои. На Тебя, Господи, уповаем мы, погрязшие в грехе, с сердцами, отягощенными виной, ибо знаем, что в реке Твоего прощения отмоемся и будем белы аки снег.

Старик Карлайл прикрыл глаза морщинистой рукой.