Он поднялся во второй этаж виллы «Бароната». Дом находился примерно на сто метров выше «Баронаты». Б. велел построить его для укрытия революционеров, которые преследовались по всей Европе. Трехэтажный желтый дом давно стоит пустой и постепенно ветшает. Ставни закрыты, окна выбиты. Он шел по пустым комнатам и слышал, как тикают часы: вода капала медленно и непрерывно из протекающих труб; во многих местах прогнил пол. Б., который обладал наивной верой в технический прогресс, приказал установить паровое отопление (для тогдашних условий очень современное), огромную железную плиту для приготовления пищи ему доставили из Парижа, от фирмы на Rue de Miromenisle; она стоит до сих пор, чуть тронутая ржавчиной, в подвале. Тут, рядом с кладовой он нашел и экипаж Б-а, дерево гнилое, колеса сломаны, только металлические части поддерживают друг друга. Наверное, в том экипаже Б. в последний раз ездил в Берн летом 1876 г. вместе с молодым Сантандреа, сапожником. По дороге в Неттлау Б., по-видимому, пересекая Чертов мост, неподалеку от перевала Сен-Готтард сказал своему юному ученику:
После того как Б. умер в Берне, Кафиеро приказал отправить экипаж обратно; с тех пор им, вероятно, не пользовались.
Стемнело. Свет из окон падал на террасу и образовывал четырехугольник на рододендроне и лавре; серебристо мерцали заросли камфарного дерева; в кроне старого каштанового дерева раздавались глухие выстрелы лопавшихся каштанов. Под ним, похожее на огромную нору, раскинулось темное ночное озеро.
Потушив свет в комнатах «Баронаты», он медленно пошел обратно в гостиную. Он озяб. Был октябрь, и снаружи немного накрапывал дождь. Он придвинул друг к другу поленья в камине, а сверху положил сырую ветвь камфарного дерева. Пламя вспыхнуло и задрожало, отбрасывая красноватые блики на стены.
Он ждал. Ждал перемен, которые должны были произойти. Ждал больших перемен.
Его наполнило чувство удовлетворения, когда он понял, что другие пренебрегают им, что они над ним издеваются, избегают его, держатся на расстоянии от него, отвергают его, исключают из своего общества. Впрочем, именно этого он и желал, сам хотел такого остракизма. Не принадлежать ни к тем, ни к другим, не принадлежать к большинству.