Алракцитовое сердце. Том I

— Тебе надо — ты сам и проси! — грубо оборвал его Голем. — Я здесь причем?

— Но, мастер!

Голем сделал вид, что не слышит его, но Джибанд так и продолжал окликать и теребить чародея за рукав.

— Пожалуйста, мастер…

«Да мерзавец он записной, твой мастер!»

Деяну вдруг стало бесконечно жаль великана — противоестественное, странное создание, ни бельмеса не понимающее, но сознающее себя чем-то «неправильным» и оставленное вдруг без поддержки тем, кому он доверял безгранично и слепо.

Еще накануне Джибанд вовсе не замечал дурного отношения к себе — а теперь не решался заговорить первым, чувствовал. Выучился у своего распрекрасного мастера и «правильных» людей, и чему — страху, подозрительности, озлобленности? Больше и нечему было учиться в минувший кошмарный день: будто одно это и было всей их жизнью, всем, чем была жизнь…

— Ничего плохого не случится, Эльма, — удивляясь самому себе, сказал Деян. — Разрешите ему — и мы, наконец, уйдем.

Эльма, кивнув, прошептала несколько слов Илле, и та вышла на крыльцо. Джибанд порывисто поднялся ей навстречу, шагнул к крыльцу, но тотчас снова сник, замялся:

— Правда? Можно?

— Правда. Можешь посмотреть, — подтвердил Деян, не дождавшись никакой реакции от Голема или Иллы. — Даже потрогать, наверное, можешь… если осторожно. Обещаешь осторожно?

— Обещаю! — Великан просиял.

Илла с видимой неохотой откинула край одеяла. Младенец от холодного воздуха пискливо захныкал. Его сморщенное личико было в точности таким же, какое было когда-то у дочерей Петера Догжона, у всех прежде виденных Деяном новорожденных: комок розовой плоти, в котором едва угадывались будущие черты. И все же Деян подошел, чтобы разглядеть получше.

— Парень или девчонка?

— Парень, — шепотом ответила Эльма.

Джибанд просунул огромную ручищу через перила и коснулся пальцами сморщенной щеки. Младенец перестал хныкать и, распахнув круглые глаза, уставился на великана удивительно разумным, по-стариковски мудрым взглядом. Затем моргнул — и зашелся истошным криком.

Джибанд отскочил назад на добрых пять шагов, налетел на горку наломанного им же камня, потерял равновесие и плюхнулся на землю.

Младенец орал.

— Я не хотел…

На грубом лице Джибанда проступил такой ужас и смущение, что хоть смейся, хоть плачь.

— Руки у вас холодные, господин, вот он и раскричался, — сжалившись над ним, объяснила Илла, укутывая младенца.

— Детям большого повода не надо, чтоб глотку рвать, — сказал Деян. — Ты ничего дурного не сделал.

— Правда, ничего? — с надеждой переспросил великан.

— Ничего, ничего, — подтвердил Деян с улыбкой. Было что-то невероятное и торжественное, что-то удивительное в случившемся, в этом прикосновении рукотворной жизни к настоящей.

Младенец был в точности таким, как все младенцы, самым что ни на есть обыкновенным. Однако Джибанд, таращивший неживые глаза так, что позабыл дышать, видел в нем чудо — или, может быть, один только Джибанд и видел то чудо, какое являла собой новая, только-только явившаяся на свет жизнь? Это чувство будто разливалось в воздухе, заражая собой всех и вся. Даже чародей, делавший вид, что для него нет ничего интереснее, чем очередной выковырянный из земли камень, искоса поглядывал на крыльцо и на своего, как он его называл, «товарища».

— Ладно, посмотрели — и будет. Малому к мамке на грудь и спать надо. Доброго пути, Деян, и вам, господа…

Илла отвесила неуклюжий поклон и поспешно скрылась с младенцем в доме. Эльма осталась стоять на крыльце.

— Ну, ты доволен, Джибанд? — спросил Деян, не решаясь встретиться с ней взглядом. — Теперь мы можем идти?

Великан согласно закивал, все еще сидя на земле и зачарованно глядя на закрывшуюся за Иллой дверь.

— IX —

— Все равно вещи у нас. Я вас провожу.

Эльма, опираясь на перила, спустилась во двор. Деян подал ей руку. Она, замешкавшись, все же приняла помощь.

Великан встал, отряхнулся и потопал к калитке, беспрестанно оглядываясь на них и на чародея: тот не спешил. Махнул великану рукой — ступай, мол, дорогу знаешь, — а сам остановился, поджидая Эльму с Деяном.

— Спасибо, — тихо сказал он, когда они поравнялись.

«„Спасибо“? Да неужели!»

Деян промолчал. После всего злость на чародея не исчезла, но как-то выцвела, сгладилась. Разговаривать с ним, хоть о чем, не было охоты — но не было охоты и грубить. Голем, тяжело ступая, то чуть отставал, то чуть обгонял их — никак не мог приноровиться к шагу. Лицо его сохраняло отрешенное выражение, однако сейчас в этой отрешенности еще явственнее, чем прежде, проступало что-то нездоровое.

— Девушка. Как там роженица, в порядке? — все так же тихо, чтобы не мог слышать Джибанд, спросил чародей, мельком взглянув на Эльму.

— Кровотечения сильного нет.

— Что ж. Не ровный счет, но не худший: на троих умерших — один рожденный, — со слабой усмешкой сказал чародей. — Ты ведь умеешь считать до трех?

— Издеваетесь, господин Ригич?

— Шучу.

— Плохо шутите. Считаете тоже плохо, — добавила она чуть погодя.

Деян предостерегающе сжал ее руку, но Эльма не удостоила его вниманием.

— Что ты имеешь в виду? — спросил чародей; не слишком, впрочем, заинтересованно. — Разве кто-то еще погиб из ваших?