Алракцитовое сердце. Том I

— Вы себя забыли посчитать. И вашего «товарища». Вы двое ведь до вчерашнего дня были все равно что мертвые?

Деян споткнулся на ровном месте, а чародей — тот застыл как вкопанный; только Эльма не сбилась с шага. Деян поспешил ее догнать; они успели уйти шагов на двадцать вперед, прежде чем из-за спины донесся безумный лающий смех.

Деян невольно оглянулся: чародей стоял, опершись на калитку его родного дома — почти так, как день назад на том же месте стоял он сам, — и смеялся, согнувшись и прикрывая свободной рукой глаза.

«Смеялся» — не то слово, каким можно было описать эти режущие, кашляющие звуки, но все же это был смех: судорожный, невольный, рвущийся изнутри. Старая куртка Беона ходуном ходила на чародейских плечах. Дом за его спиной — дом, на который так не хотелось смотреть, — чернел выбитым окном, оторванная ставня гробовой крышкой лежала на заросшей сорняками клумбе. Выстуженный, неживой, принявший свою участь любимый дом…

Деян содрогнулся, вспомнив, как заходил внутрь; как велико было искушение обронить в сенях лампу на щепу, пустить петуха, обратить в золу все доброе и худое — все прошедшее, к которому не было и не могло быть возврата. Остановило лишь то, что огонь, гонимый крепким ветром, мог пойти гулять по всей Орыжи.

Помятые шаровники, причудливо выгнув стебли, тянули золотые соцветья к серому небу, наполняя воздух приторно-сладким запахом. Дом глядел выбитым окном, поскрипывал незапертой дверью на ветру — словно спрашивал: зачем, к чему, почему? Те цветы, что были погребены теперь под ставней, так же, должно быть, тянулись вверх, бездумно и безнадежно силясь прорваться через щели, приподнять облупившиеся доски. Шаровники пахли, как пахла бы, возможно, сама жизнь, очищенная от грязи и мерзости, от страха и боли, от сомнений и слабости, — неистовая и неразумная сила, рвущаяся вверх, вверх, вверх! Но запах этот почему-то казался неприятен. Прежде так не было; прежде аромат их смешивался с запахами обжитого двора: и с печным дымком, и с прелой вонью компостной кучи, и со всеми другими, редкие из которых были хороши; затем шаровники и высадили, чтоб скрасить их хоть чуть. Но чистая, ничем не разбавленная, не замаранная красота оказалась приторно-криклива; осиротевший дом глядел на нее с укоризной.

— Эльма! — Деян остановился и силой развернул девушку к себе, заставил поднять голову и все же взглянуть на него. — Говори что хочешь. Не жди меня, раз не хочешь видеть. Но я все равно вернусь. Сделаю все, чтобы вернуться как можно скорее.

Эльма не попыталась высвободиться и даже будто не удивилась его порыву.

— Закончишь как он. — Она повела локтем, указывая на захлебывающегося смехом чародея. — Будешь шататься вокруг развалин с диким взглядом, пока не помешаешься.

— Почему сразу — «вокруг развалин»? Это еще не…

— А даже если «не», — перебила Эльма. — Что тебе здесь, Деян? Костыли да навоз? — Тон ее больше подошел бы Солше, объясняющей сыновьям, почему нельзя подпаливать траву у околицы. — Оглянись вокруг. У нас и сейчас не медом мазано, а дальше — голод и бескормица свое возьмут. Нечего тебе здесь делать. Даст Господь, в большом мире не пропадешь.

— Здесь… Я здесь родился, — хрипло сказал Деян. — Здесь мой дом. Здесь… ты.

— Забудь. — Эльма взглянула ему в глаза. Взгляд ее был спокоен и тверд.

— Да что с тобой такое?!

— Ничего, — отрезала Эльма. — Хватит топтаться на месте. Лучше приведи в чувство… своего спутника, а то он так и будет смеяться до темноты.

— Я не верю. Почему ты… — Деян отпрянул, оглядывая ее со всех сторон, пораженный внезапной догадкой. — Что он тебе сказал?! Или он что-то и с тобой сделал?! Пока я был… Пока меня… Что этот проклятый ублюдок сделал!?

Это многое объясняло — и прежде всего то, почему Эльма держалась с Големом подозрительно любезно.

— Да стой, дурак! — Эльма силой удержала его, не дав в тот же миг броситься на чародея. — Ничего он не делал…

— Врешь!

— …а называть того, с кем предстоит долгий путь, «проклятым ублюдком» — не очень-то умно и дальновидно, — спокойно закончила она.

— Что этот трижды! проклятый! ублюдок! сделал?!

— Теперь тебе всюду мерещатся лжецы и негодяи, Деян?

— Нет! Нет, но… — Деян замялся, пытаясь подобрать слова, окончательно сбитый с толку.

Он не мог понять, говорит она правду или нет. В ее слова не верилось — но, может, только потому, что верить не хотелось?

Вмешательство Голема многое бы объясняло и оправдывало, однако преподобный Терош был прав: эдак недолго было додуматься и до того, что погода из-за каверз чародея портится, а не потому, что осень на дворе. Будь в запасе время — день, час, хотя бы один спокойный час, — может, удалось бы объясниться. Но времени как раз и не было.

— Перестань, будь добр, орать на меня посреди улицы и говорить чепуху, — тихо сказала Эльма. Она выглядела бесконечно уставшей, и вряд ли впечатление было обманчиво — она ведь не ложилась с ночи.