Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Действительно, зачем женщинам платить за работу по дому? Разве они и так не выполняют эту самую работу – из поколения в поколения с незапамятных времен, ничего не требуя взамен? И разве каждый мужчина, чья жена целыми днями трудится не покладая рук, выполняя обязанности кухарки, швеи, горничной и няньки для всей семьи, разве он не «трезвонит всему свету», что его жена не работает, и он «может себе позволить» содержать ее?[347]

Уилсон и еще несколько женщин обратились к Рутгерсу с предложением организовать весь быт на коммунальной основе, в дополнение к существующей системе 60 %. Они хотели, чтобы «столовой, прачечной, продуктовым складом и магазином заведовал „кооперативный комиссариат“». Рутгерс отнесся к такому предложению скептически, однако согласился на кооперативный комиссариат – с тем, чтобы люди, которые туда войдут, сами решили, что делать с сердитыми женами. Как рассказывали Уилсон и Митчелл,

чуть ли не первым шагом, который предпринял новоизбранный демократическим путем комитет, стало голосование по вопросу: платить ли женщинам зарплату по тарифным ставкам и должны ли они работать положенное количество часов. Таким образом, после установления диктатуры [Рутгерса] демократия отвоевала себе хотя бы одну сферу – кухню.

В некоторой степени такое положение вещей сохранялось даже после того, как весной 1924 года была отменена система 60 %, а вместе с нею, по словам Рут, «исчезло последнее напоминание» об эксперименте колонистов с «чистым коммунизмом»[348]. Отныне рабочие, приходя в столовую (которой продолжал заведовать кооперативный комиссариат), просто платили фиксированную цену за обед.

Рут сообщала читателям Nation, что 60-процентная система работала хорошо и что «колонисты, принадлежавшие к более высоким категориям, не возражали против того, чтобы платить за еду больше, чем зарабатывавшие меньше». Но это была неправда: Сассмен не раз возмущенно высказывал мнение, что женам колонистов достается больше, чем следовало бы, да и сама Рут в узком кругу признавалась, что очень рада изменениям, благодаря которым работники более высоких категорий больше не должны из собственного кармана доплачивать за менее квалифицированных рабочих и их жен-иждивенок. Еще она утверждала, что некоторые женщины согласились бы работать, только если другого выхода у них не осталось бы вовсе:

Нам приходилось учитывать, что женщины – в том числе русские жены – проявляли большое благородство и соглашались немного поработать на кухне, тогда как они могли бы просто сидеть дома и получать пайки… Единственный способ заставить людей работать – введение железного закона: кто не работает, тот не ест[349].

У Рут были сложные отношения с феминизмом: ей претило само представление о том, что женщины нуждаются в каком-то особом подходе. Но одновременно ее раздражали любые препятствия, встававшие на пути ее собственных устремлений, и ей были нестерпимы социальные ожидания, обычно предъявляемые к женщинам и потому ограничивавшие лично ее возможности и свободу. И если Рут открыто выказывала презрение к тем колонисткам, которые сделали жизненный выбор, отличный от ее собственного, то в адрес сибирячек она отпускала еще более убийственные замечания. Она высмеивала колонистов, женившихся на русских, и намекала на то, что местные женщины выходят за иностранцев по расчету. А еще, описывая местных жителей, она называла их то «простым, примитивным народом», то невежественными, ленивыми бюрократами, то просто уродами. Например, в бане, писала она, некуда деваться от «безобразных бабищ с увядшими грудями, отвислыми, бесформенными грудями, со складчатыми толстыми животами и шишковатыми ногами». Поэтому довольно часто посещение бани «нисколько не освежало»[350].