Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Такие фантазии были мимолетны. В конце августа Рут уже собиралась в Москву, где подыскала себе временную работу – место машинистки в Коминтерне. В Москве Рут и Сэм планировали провести вместе месяц – перед его возвращением в США. Рут все еще ничего не рассказывала Фрэнку про Сэма, как и не могла окончательно решить, стоит ли ему снова приезжать в Россию. Помимо того, что она никак не могла разобраться в собственных чувствах к нему, неизвестно было, найдется ли для него работа. Однако незадолго до отъезда Рут из Кемерова Рутгерс сообщил ей, что если она хочет, чтобы Фрэнк приехал, для него можно будет что-нибудь подыскать[356].

Проявив редкую для нее решительность, Рут написала Фрэнку, что он может вернуться – но не в качестве ее мужа, а просто для того, чтобы они оба могли быть рядом с Джимми, а также ради тех целей, в осмысленность которых они верят. По некоторым намекам Рутгерс догадался, что отношения между Рут и Фрэнком осложнились, однако он указал ей на то, что благодаря «новой морали» Россия стала «лучшим местом на свете, где можно решить столь сложную проблему, потому что Россия… – страна», где люди обрели «такую свободу от условностей, какой люди не знали еще никогда». Кроме того, Рут писала Фрэнку, что, в отличие от Америки, «общественный строй которой [они] презирают», в России «позволительно и даже необходимо и в рабочие часы, и в остальное время заниматься совершенствованием системы сообразно своим представлениям». Оставалось решить вопрос с Джимми. Если раньше Рут беспокоилась о том, что для жизни в Советском Союзе он слишком слаб физически, или высказывала опасения, что, живя там, он лишится благ цивилизации, то теперь она изменила мнение:

Когда он дорастет до школы, какие бы возможности для получения образования перед ним ни открылись, мы понимаем, что в любом случае они будут предпочтительнее американской школьной системы – пусть лучше оснащенной материально, но мертвой духовно[357].

В ответ Фрэнк снова, уже в который раз, повторил, что приедет лишь в том случае, если еще есть надежда на возрождение их брака. Он признавал, что у них имелись сложности с сексом, но сообщал, что читает Хэвлока Эллиса (самого известного сексолога того времени) и других авторов. На Рут нисколько не подействовали его уговоры, а его упорные попытки вернуться к теме секса только разозлили ее. «Я хотела, чтобы ты вернулся в Россию как человек, убежденный в том, что Советская Россия – лучшее место, где можно работать для себя и для семьи, а не как муж, надеющийся примириться с женой», – ответила она. «Похоже, твоя сексуальная жизнь имеет для тебя первостепенную важность и заслоняет все прочие интересы и обязанности», – недовольно замечала она и добавляла, что Фрэнк явно считает, что мужские половые потребности важнее женских[358].

В конце августа несколько колонистов устроили в честь Рут и Сэма, уже готовившихся к отъезду в Москву, пикник на берегу реки – с пирогами, вином и чаем. Через несколько дней пара уехала. Те несколько недель, что Рут провела вместе с возлюбленным в Москве, были радостными, но вместе с тем и грустными. Будущее оставалось неопределенным, оба с нетерпением ждали письма от Фрэнка, где тот прояснил бы свои намерения. Но его ответы лишь еще больше сбивали Рут с толку. В конце октября Сэм уехал. Через два месяца Фрэнк наконец сообщил телеграммой, что приедет на любых условиях, которые поставит Рут.

Тоскуя из-за отъезда Сэма и волнуясь из-за приезда Фрэнка, Рут с головой окунулась в московскую жизнь. После двух лет в Сибири ей показалось, что столица кипит энергией, культурной и прочей деятельностью. Она писала длинные, проникновенные письма Сэму, но заверяла его в том, что он ничего ей не должен, что его любовь нужна ей только в том случае, если он сам готов дарить ее. При этом, однако, она жаловалась, что сама пишет ему чаще, чем он ей. В декабре Рут вернулась на два месяца в Кемерово – помогать с какой-то новой программой, но потом, когда в феврале 1925 года ее вызвали на пленум Коминтерна, она была рада случаю возвратиться в Москву.