Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

В своем дневнике Рут каждый год упоминала празднование Международного женского дня 8 марта: в 1923 году она рассказала о русских женщинах с флагами, а в 1924-м записала, что с работы ее отпустили на два часа раньше, однако добавила, что сама «ничего не празднует, потому что женские организации – нечто противное [ее] принципам». А вот в 1970-е годы – то есть в новую эру феминизма – Рут вспоминала об этом уже совершенно иначе. Так, она заявляла, будто от руки наносила на большое красное знамя надпись, прославлявшую трудящихся женщин, рядом с нарисованной Хелен Линдли «героической фигурой шахтерки», а потом, несмотря на стужу, участвовала в женской демонстрации. Как и Рут, Линдли приехала в «Кузбасс» вместе с мужем, и, как у Рут, ее брак тоже распался в Сибири. Позднее между двумя женщинами возникла и другая, более важная связь[351].

Критические выпады Рут, несомненно, были связаны с ее двойственным отношением к роли матери, жены и домохозяйки – роли, явно угрожавшей ее профессиональным устремлениям и личной свободе. Письма Фрэнка служили постоянным напоминанием о той ответственности, от которой Рут не могла совсем отказаться, – и он сделался особенно навязчив, когда понял, что она пытается всеми силами избавиться от семейных обязательств. В январе 1924 года Фрэнк объявил, что с «Кузбассом» нужно кончать и Рут пора вернуться домой: они непонятно зачем взвалили на мать Фрэнка слишком тяжелое бремя и к тому же лишили Джимми настоящей семьи. Между тем Рут продолжала убеждать мужа, что не пытается сложить с себя ответственность за воспитание Джимми, но в то же время не рвется домой: «Наши с тобой семейные отношения никогда не были идеальными, так что вряд ли ты можешь самодовольно ожидать, что мне, как добропорядочной женушке, не терпится их возобновить», – писала она[352].

Фрэнк начинал злиться.

Я убежден, что когда-нибудь – и наверняка уже довольно скоро, – когда тебе немного наскучит великолепие твоей теперешней безответственной жизни, ты поймешь, что совершила ужасную ошибку, но будет слишком поздно. Тебя ждет жалкое будущее: одиночество и чувство непоправимой утраты, и вот тогда ты поймешь, что такое разбитое сердце.

Не прошло и двух недель, как Фрэнк сообщил, что хочет развода. Он отказывался от Рут и от их общих политических взглядов:

Я решительно брошу все, над чем мы работали и за что страдали вместе, и найду себе совершенно новые интересы. Если я когда-нибудь снова женюсь – а это довольно вероятно, ведь Джимми нужна мать, – то женюсь на такой женщине, которая считает, что классовая борьба – это ежегодное университетское соревнование первокурсников со второкурсниками. Думаю, что смогу приносить пользу на каких-нибудь других поприщах[353].

А через несколько дней он написал, что слишком погорячился и все-таки хотел бы восстановить отношения с Рут – ради Джимми. Такие сомнения и метания продолжались еще несколько месяцев: Фрэнк писал, что приедет в Россию, если Рут согласится воскресить их брак, а Рут отвечала, что лучше ему попытаться строить жизненные планы без оглядки на нее[354].

Хотя Рут по-прежнему считала, что ей не стоит возобновлять сексуальных отношений с Фрэнком, она не очень понимала, как быть с сыном, а иногда ей хотелось, чтобы и муж, и Джимми были рядом с ней. А еще ее посещали фантазии о семейной жизни, в которой она просто заменяла Фрэнка на Сэма. Матери она признавалась, что, хотя по истечении двухгодичного контракта она планирует работать в Москве, больше всего ей хочется привезти Джимми из Сан-Франциско, а потом жить в Кемерове вместе с ним и с Сэмом: «Это будет полезная, свободная жизнь среди природных красот и с ощущением высокой цели»[355].