Читаем Американська єврейська проза. Століття оповідань полностью

Брехня! Вона що, здатна бачити минулі темні часи? Свічки купували замість хліба і використовували картоплину замість свічника. Релігія душила і стверджувала: у раю, жінко, ти станеш підставкою для ніг у свого чоловіка, а в житті, бідний єврейський народе, принижений, зневажений, ти тремтітимеш у льохах. І будеш кремований. Кремований.

То це релігія винна? Ти що, почуваєшся промовцем на революції дев’ятсот п’ятого року[33]? Де твої заспокійливі пігулки? Які з них?

Спадковість. Як ми вийшли з минулої дикості, як перестали бути дикунами — ось чого треба вчити. Озирнутися назад і зрозуміти, що нас робить людьми — ось чого треба вчити. Знищити всі ґетто, що нас розділяють, а не задкувати, не точитися назад — ось чому треба вчити. Потрібні розумні книжки в будинку про те, чи людство житиме чи помре, а вона, що дає своїм хлопчикам — забобони.

Ханна така лагідна до тебе. Візьми свою пігулку, місіс Зайві-хвилювання, і ковтни.

Спадковість! Та коли мені було вчити дітей? Від Ханни я просила тільки допомогти по господарству.

Ковтни пігулку.

В усьому іншому — задумливість, лагідність.

Ніяких подорожей. Додому.

Діти хочуть тебе бачити. Мусимо їм показати, що ти така, як завжди — квітка з колючками.

Жодних подорожей.

Віві хоче, щоб ти подивилася на її малюка. Надіслала квитки — на літак, хоче зробити з тебе справжню місіс Рузвельт. До Віві мусимо полетіти.


Нова дитинка. Скільки їх теплих, чарівливих маляток. Вона тримає його незграбно, на відстані від себе, так що він плаче. А вона починає хапати дрижаки, на лобі в неї виступає піт.

«Тш-ш, тш-ш, — вуркоче дідусь, забираючи в неї дитину. — Ти пробач свою бабусю, маленький принце, вона ніколи раніше не тримала в руках немовля, лише бачила їх у вітринах. Тш-ш, тш-ш».

«Ти втомилася, Мамо, — каже Віві. — Довга дорога і ця гамірна вечеря. Я відведу тебе до ліжка».

(Довга дорога — звідки, куди? Немовля пробуджує якісь спогади.)


У літаку, хитро спланованім так, щоб не відчувався рух (ні подуву вітру, ні відчуття польоту), вона була зосереджена і нерухома, обернувши обличчя до неба, яке вони вспорювали, не залишаючи по собі рубця.

Так от як воно виглядає, це небо, що визначає і вирішує, і от як людина проходить крізь нього, високо над змалілою землею і прихованим людським життям. Уразливим життям, на якому лишаються рубці.

Корабель пам’яті рухається через велике кругле море: крізь юрми калік; маленькі ставки, вкриті брижами, у вікні круглому, як ілюмінатор, як круг сонця, круг місяця (округлі солом’яні дахи Ольшани). Кругле око — ніби маленьке віконце, що обрамлює далекий самотній рік заслання, коли тільки поглядом можна було мандрувати у безмовності. І лише полярні вітри мчать над нескінченним і білим незайманим снігом — як хмари, що зімкнулися внизу, заховавши землю.

А тепер вони кладуть їй на коліна дитину. І не просіть мене, хотіла вона заблагати. Досить із мене виснаженого обличчя Віві й тих онуків, яких пам’ятаю. Я не можу, не можу…

Що ти не можеш? Дивна якась бабуся, що не в силах примусити себе обійняти немовля.

Вона лежить у ліжку, де зазвичай сплять дві маленькі сестрички, її слуховий апарат ввімкнено на повну гучність, їй чути, як дітей укладають спати, як несамовито кричить немовля і його заспокоюють, як дзенькає посуд, який миють і прибирають. Вони думають, що вона спить. А вона ще в полоні спогадів.

Не можна сказати, що вона не любила своїх малят, своїх дітей. Любов — цей спалах турботи — накочувався за потребою, як потік, і подібно потоку поглинав і змітав усі решту почуттів. Але коли потреба зникала, потік із розгону наштовхувався на запруду і не знаходячи собі виходу, всихав. Лише тоненький струмочок ще пульсував надалі, страждаючи за пережитим, але не міг довго триматися й бути корисним.

У цьому потоці вона винесла їх до їхнього власного життя, але те річище вже багато років тому як всохло. Ні, вона там не лишилася, таким собі привидом спогадів. Звичайно, не все ще завершилося, і це ще був не край. І ще з’являлися потічки — потічки її пошуків. Подекуди в них поверталася стара сила, що пробивалася до життя. Подекуди з’являлася злагода, зв’язок, значення. От якби вони її тільки залишили в спокої, у тиші, на самоті, дали поринути в думки.

А вони кладуть дитину їй на коліна. Потреба її обійняти, як подих із того минулого: тепле тільце, що вимагає уваги і тільки уваги й чарівливо шукає щось жадібним ротиком; ніби звірятко, що прагне життя — все і зараз; лабіринт спогадів; довге сп’яніння і поринання в те, що тобі потрібно, і де ти потрібна. Вона різко озирнулася назад — і знову її всипало морозом і піт пройняв. Ні, не так. Не треба, вона не може, не зараз…

І до кінця перебування там вона більше не торкнулася дитини.

«Тату, вона така… через хворобу? — запитала Віві. — Я так раділа, коли з’явився малюк, і за неї також. Сказала Тімові, що це найбільше потішить її, побути знову з дитиною. А вона жодного разу з ним не пограла».

Він не слухав.

Перейти на страницу:

Похожие книги

12 шедевров эротики
12 шедевров эротики

То, что ранее считалось постыдным и аморальным, сегодня возможно может показаться невинным и безобидным. Но мы уверенны, что в наше время, когда на экранах телевизоров и других девайсов не существует абсолютно никаких табу, читать подобные произведения — особенно пикантно и крайне эротично. Ведь возбуждает фантазии и будоражит рассудок не то, что на виду и на показ, — сладок именно запретный плод. "12 шедевров эротики" — это лучшие произведения со вкусом "клубнички", оставившие в свое время величайший след в мировой литературе. Эти книги запрещали из-за "порнографии", эти книги одаривали своих авторов небывалой популярностью, эти книги покорили огромное множество читателей по всему миру. Присоединяйтесь к их числу и вы!

Анна Яковлевна Леншина , Камиль Лемонье , коллектив авторов , Октав Мирбо , Фёдор Сологуб

Исторические любовные романы / Короткие любовные романы / Любовные романы / Эротическая литература / Классическая проза
Тайная слава
Тайная слава

«Где-то существует совершенно иной мир, и его язык именуется поэзией», — писал Артур Мейчен (1863–1947) в одном из последних эссе, словно формулируя свое творческое кредо, ибо все произведения этого английского писателя проникнуты неизбывной ностальгией по иной реальности, принципиально несовместимой с современной материалистической цивилизацией. Со всей очевидностью свидетельствуя о полярной противоположности этих двух миров, настоящий том, в который вошли никогда раньше не публиковавшиеся на русском языке (за исключением «Трех самозванцев») повести и романы, является логическим продолжением изданного ранее в коллекции «Гримуар» сборника избранных произведений писателя «Сад Аваллона». Сразу оговоримся, редакция ставила своей целью представить А. Мейчена прежде всего как писателя-адепта, с 1889 г. инициированного в Храм Исиды-Урании Герметического ордена Золотой Зари, этим обстоятельством и продиктованы особенности данного состава, в основу которого положен отнюдь не хронологический принцип. Всегда черпавший вдохновение в традиционных кельтских культах, валлийских апокрифических преданиях и средневековой христианской мистике, А. Мейчен в своем творчестве столь последовательно воплощал герметическую орденскую символику Золотой Зари, что многих современников это приводило в недоумение, а «широкая читательская аудитория», шокированная странными произведениями, в которых слишком явственно слышны отголоски мрачных друидических ритуалов и проникнутых гностическим духом доктрин, считала их автора «непристойно мятежным». Впрочем, А. Мейчен, чье творчество являлось, по существу, тайным восстанием против современного мира, и не скрывал, что «вечный поиск неизведанного, изначально присущая человеку страсть, уводящая в бесконечность» заставляет его чувствовать себя в обществе «благоразумных» обывателей изгоем, одиноким странником, который «поднимает глаза к небу, напрягает зрение и вглядывается через океаны в поисках счастливых легендарных островов, в поисках Аваллона, где никогда не заходит солнце».

Артур Ллевелин Мэйчен

Классическая проза
Я и Он
Я и Он

«Я и Он» — один из самых скандальных и злых романов Моравиа, который сравнивали с фильмами Федерико Феллини. Появление романа в Италии вызвало шок в общественных и литературных кругах откровенным изображением интимных переживаний героя, навеянных фрейдистскими комплексами. Однако скандальная слава романа быстро сменилась признанием неоспоримых художественных достоинств этого произведения, еще раз высветившего глубокий и в то же время ироничный подход писателя к выявлению загадочных сторон внутреннего мира человека.Фантасмагорическая, полная соленого юмора история мужчины, фаллос которого внезапно обрел разум и зажил собственной, независимой от желаний хозяина, жизнью. Этот роман мог бы шокировать — но для этого он слишком безупречно написан. Он мог бы возмущать — но для этого он слишком забавен и остроумен.За приключениями двух бедняг, накрепко связанных, но при этом придерживающихся принципиально разных взглядов на женщин, любовь и прочие радости жизни, читатель будет следить с неустанным интересом.

Альберто Моравиа , Галина Николаевна Полынская , Хелен Гуда

Современные любовные романы / Эротическая литература / Проза / Классическая проза / Научная Фантастика / Романы / Эро литература