Американская грязь

Поначалу Хавьеру не требовалось сдерживать эмоции, поскольку статья не особенно его задела. Напротив, показалась довольно объективным отражением реальной жизни. Конечно, присутствовали кое-какие незначительные погрешности; пару раз имело место явное преувеличение. По части праведного гнева и осуждения наблюдался ощутимый перебор, что, впрочем, было вполне закономерно. В целом, не считая мелких помарок, Себастьян составил достаточно верное представление о сущности «Лос-Хардинерос». Публикация стихотворения, с одной стороны, озадачивала, но с другой – неожиданно радовала. Хавьер решил, что это Лидия каким-то образом передала его мужу. Запомнила? (Какая лестная мысль.) Или втайне щелкнула на телефон в момент стихийного безрассудства? Стихи обнажали в нем нечто очень личное, но в то же время – глубоко человеческое. Хавьер предчувствовал всеобщую любовь и обожание публики. Однако, дочитав, он не улыбнулся, не нахмурился, спокойно свернул газету и положил рядом – туда, где на кожаном сиденье горел солнечный луч.

Он размышлял, как статья повлияет на его дальнейшую жизнь. Очевидно осложнится общая ситуация; сравнительная анонимность его персоны останется в прошлом, свобода действий будет ограничена. Все это было неизбежно. Хоть и случилось намного раньше предполагаемого срока. Но ничего, он приспособится. В худшем случае вся эта история – всего лишь временное неудобство. А может, даже повод немного поразвлечься. В конце концов, еще никогда прежде мексиканская пресса не уделяла столько внимания молодому картелю вроде «Лос-Хардинерос». Понадобились годы неустанной работы, прежде чем простые обыватели всерьез заговорили о Пабло Эскобаре и Эль Чапо Гусмане, зато и по сей день в народе прославляют эти легендарные имена за щедрость, даже несмотря на головокружительное падение в конце карьеры.

По-настоящему тревожило Хавьера только одно: мысль о возможном предательстве Лидии, передавшей в газету его стихи. Ничего подобного он не ожидал и потому чувствовал в груди неприятное трепетание. Но потом вдруг понял, что возможна и другая ситуация, в которой его любовь по-прежнему хранила верность. Может, публикация – это искренний порыв души, напоминание о том, какой он человек на самом деле. Может, это ее подарок.

Лидия прекрасно знала Хавьера и его первую реакцию предсказала абсолютно точно.

Но тем же утром, в нескольких милях от города, в огромном поместье с ослепительным видом на бирюзовое море, статью прочитала жена Хавьера. Она никогда не была красивой, но старательно поддерживала образ женщины, чья природная красота якобы постепенно увяла с годами. Платина волос, немного туши на ресницах и со вкусом подобранная помада, грудь, омоложенная искусным кроем дорогого белья, блестящие квадратные ногти, лишь слегка розовее натурального оттенка. До этого она три года не курила, и вот в руке у нее опять дрожала ментоловая сигарета, дымившая завитками. У женщины было имя, но по нему к ней очень редко обращались. Чаще говорили Мами, или Донья, или Королева. Достигнув определенного возраста, она убедилась в том, что каждый новый день приносит с собой очередную, прежде неизвестную печаль, но в то же время твердо верила, что в мире не осталось ничего, что еще могло бы ее удивить. Сомкнув губы, она втянула ментоловый дым, и тонкие морщинки вокруг ее рта на мгновение превратились в рытвины. На сигаретном фильтре остался след от золотисто-коралловой помады; женщина выпустила дым через плечо. К ней беззвучно приблизилась горничная с беспокойным лицом и налила в опустевшую чашку свежий кофе. Над пестро-голубым горизонтом кружились чайки. Рядом шелестела бугенвиллея. Сохраняя молчание, женщина перечитала статью Себастьяна в третий раз. Она была взволнована. Мысли, которые когда-то пришлось похоронить во мраке собственной совести, на страницах газеты неожиданно образовали полноценную историю, рассказанную во всеуслышание беспристрастным языком черно-белой хроники. В то утро жена Хавьера была на взводе и не успела толком оправиться после одного потрясения, как тут же случилось новое: дочь Марта позвонила домой из частной школы в Барселоне, чтобы задать матери один-единственный вопрос – простой, но таивший разрушительную силу невероятной мощи. «Мами, это правда?» – спросила она. Жена Хавьера не сумела оказать дочери необходимую в такой момент поддержку и в том, что произошло дальше, винила себя до конца своих дней.

Три дня спустя, накануне празнования пятнадцатилетия Йенифер, декан частной школы в Барселоне позвонил в Мексику и сообщил, что Марту только что обнаружили мертвой в ее комнате; она повесилась на решетке кондиционера, соорудив петлю из вязаных колготок своей соседки. В предсмертном письме на имя отца было лишь одно предложение:

«Еще одна смерть ничего не изменит».

19

Где-то на окраине Гвадалахары, вдохнув сладковатый запах шоколада, Лидия замерла на месте. Она прикрыла рот рукой. Развернувшись, Лоренсо сказал: