Американская трагедия

And yet, the question of repentance - and with it confession.	Но вставал вопрос о покаянии и, следовательно, об исповеди.
But to whom?	Кому же исповедаться?
The Rev. Duncan McMillan, of course.	Преподобному Мак-Миллану, разумеется.
He seemed to feel that it was necessary for Clyde to purge his soul to him - or some one like him - a material and yet spiritual emissary of God.	Тот как будто чувствовал потребность Клайда излить свою душу перед ним - или кем-нибудь ему подобным, - посланцем божьим, духовным, но облеченным во плоть.
But just there was the trouble.	Но здесь-то и возникала трудность.
For there was all of that false testimony he had given in the trial, yet on which had been based his appeal.	Как быть с теми ложными показаниями, которые он давал на суде и на которых была основана вся его апелляция?
To go back on that now, and when his appeal was pending.	Отречься от них сейчас, когда апелляционной жалобе уже дан ход?
Better wait, had he not, until he saw how that appeal had eventuated.	Лучше подождать, посмотреть, к чему приведет апелляция.
But, ah, how shabby, false, fleeting, insincere.	Ох, как он жалок, лицемерен, изменчив, фальшив!
To imagine that any God would bother with a person who sought to dicker in such a way.	Станет господь бог нянчиться с человеком, который вот так торгуется по мелочам.
No, no.	Нет, нет!
That was not right either.	Это тоже неправильно.
What would the Rev. McMillan think of him if he knew what he was thinking?	Что подумал бы о нем преподобный Мак-Миллан, если бы мог прочесть его мысли?
But again there was the troubling question in his own mind as to his real guilt - the amount of it.	Но снова в сознании возникал тревожный вопрос о его подлинной виновности - о степени этой виновности.
True there was no doubt that he had plotted to kill Roberta there at first - a most dreadful thing as he now saw it.	Да, конечно, вначале у него был замысел убить Роберту - сейчас этот замысел казался ему ужасным.
For the complications and the fever in connection with his desire for Sondra having subsided somewhat, it was possible on occasion now for him to reason without the desperate sting and tang of the mental state that had characterized him at the time when he was so immediately in touch with her.	Ведь, когда немного рассеялся хаос противоречий и страстей, созданный его неистовым влечением к Сондре, он обрел способность рассуждать, не испытывая той безумной, болезненной одержимости, которая им владела в пору встречи с нею.
Those terrible, troubled days when in spite of himself - as he now understood it (Belknap's argument having cleared it up for him) he had burned with that wild fever which was not unakin in its manifestations to a form of insanity.	Те смутные, страшные дни, когда он, помимо своей волн (теперь, после защитительной речи Белнепа, он это хорошо понимал), сгорал от страсти, которая в своих проявлениях напоминала какую-то форму душевной болезни...
The beautiful Sondra!	Прекрасная Сондра!
The glorious Sondra!	Изумительная Сондра!
The witchery and fire of her smile then!	Какая колдовская сила и огонь были тогда в ее улыбке!