Amor legendi, или Чудо русской литературы

При определении литературно-философской основы творчества Гончарова следует учитывать характер образованности писателя. Гончаров неоднократно упоминал в письмах и автобиографических заметках о своей «охоте к чтению», знании языков и основательных занятиях не только русской, но и иностранными литературами. Он владел немецким, французским и английским языками, а также латынью. По его собственным словам, писатель был в состоянии читать в оригинале «образцовые произведения» великих поэтов и философов и даже иногда переводить их для личного пользования (см.: VII, 222, 225, 246, 256; VIII, 420). «Тесное знакомство с корифеями французской, немецкой и английской литератур» в данном случае было очевидно (VII, 218). Но особенно подробными и глубокими явились занятия немецкой классикой, в то время как от чтения новейшей французской литературы писатель весьма скоро «отрезвился» (VII, 221; VIII, 421; см. также: IV, 186). В 1830-е годы Гончаров слушал в Московском университете лекции Надеждина и Шевырева по западноевропейской литературе, а также по теории литературы, искусству и философии. Известно, что в центре этих лекций находились немецкие идеалисты и классики[699]. Центральной фигурой и одним из «корифеев» был для Гончарова Шиллер. Он относился к авторам, которых переводил русский писатель. В автобиографической заметке, появившейся в год опубликования «Обломова», Гончаров писал о периоде своей чиновничьей службы в Петербурге (1835–1852): «Все свободное от службы время посвящал литературе. ‹…› Много переводил из Шиллера, Гёте (прозаические сочинения); а также Винкельмана, отрывки некоторых английских романистов, а потом уничтожил» (VII, 219; здесь и далее, за исключением особо оговоренных случаев, курсив мой. – П. Т.).

То же самое, с указанием на Шиллера, Гёте и Винкельмана, он повторил и в своих поздних письмах[700]. Чтение и переводы «корифеев» стали важнейшей основой духовной биографии Гончарова и его литературного ученичества.

Имя Шиллера появляется и в гончаровских романах. В «Обыкновенной истории» юный Александр Адуев наряду со службой занимается переводами из Шиллера и в своей теории «изящного» ссылается на Гёте и Шиллера (I, 86, 131). В молодые годы Обломов также занимался переводами и хотел вести жизнь «художников и поэтов». Его девизом было следующее: «Вся жизнь есть мысль и труд» (IV, 184). Что из этого получилось, нам известно. Однако весьма показательно, что Штольц во время своих увещевательных бесед спрашивает Обломова, не забыл ли он Руссо, Шиллера, Гёте, Байрона (IV, 186). Обломов отвечает как на «исповеди»: в то время он был полон грез, надежд, планов, но теперь все «непостижимым образом погасло».

Этому диалогу принадлежит решающее место в романе. Речь идет о четвертой главе второй части, содержащей первое развернутое определение «нормы жизни». Здесь Гончаров заставляет Штольца и Обломова спорить о прежнем «идеале жизни», причем Штольц впервые произносит ключевые слова – «обломовщина» и девиз «Теперь или никогда» (IV, 183–189). Так ставится «вопрос Обломова» – способен ли Илья Ильич к действительной жизни, сможет ли он сбросить «халат» не только со своих «плеч», но и с «ума и души» (IV, 188). Этот вопрос, как указывает повествователь, для героя важнее, чем «гамлетовский».

Отсюда следует: в наиболее «программном» месте романа забвение Обломовым «корифеев» и его отказ от действительной, ориентированной на идеалы жизни ставятся в причинную связь. Забыв Гёте и Шиллера, отложив книги и переводы, отказавшись от путешествий с посещением университетов и собраний искусства Западной Европы, Обломов, как позднее неоднократно повторяется в романе и становится его лейтмотивом, погрузился в «болото» и опустился «на дно». Поначалу это крушение не казалось неизбежным. В романе много говорится о первоначальном восхищении юноши Обломова «поэтами», о «расцветании» его сил, о надеждах на будущее и желании идти по жизни «разумною и светлой дорогой» (см.: IV, 57, 64, 186 и др.). И все-таки герой отказывается от «арены жизни» и тем самым от плодов путешествий и образования. Рим и Микеланджело; швейцарские горы; город Шиллера – Йена; Лондон, Париж – все это, в отличие от Штольца, недоступно Обломову. Вместо этого он полуспит в своей второй Обломовке, где нет места Аполлону Бельведерскому, Тициану и Шиллеру[701].