Amor legendi, или Чудо русской литературы

Мать Андрея Штольца – русская – тоже с недоверием относится к этим новшествам (ч. II, гл. 1). Ее брак с отцом Штольца нельзя назвать браком по любви. Итак, единственным браком в романе, который соответствует просветительским критериям ответственности и достоинства, становится брак Ольги и Штольца. Их взаимные чувства прошли классические стадии симпатии – дружбы – любви и тем самым обрели, в противоположность преходящим возвышенным чувствам Обломова[663], почти гарантированную прочность: ср. утверждение повествователя: «Дружба утонула в любви» (ч. IV, гл. 4)[664]. Образы Штольца и Ольги далеко не случайно размещены Гончаровым в ассоциативном поле слова «Stolz» (гордость). Только «гордые» в положительном смысле личности могут жить «поменявшись правами». Повествователь говорит о «гордости ‹…› занятого человека» (ч. II, гл. 10), совершенно исчезнувшей у Обломова. У Книгге это сформулировано следующим образом: «Желательно бы было, чтобы гордость считалась благородным свойством души, сознанием истинного внутреннего достоинства… ‹…› Сия самая гордость руководствует людей к великим и благородным деяниям»[665].

Деятельный в положительном смысле человек создает себе «обладание» и «бытие». Штольц и Ольга что-то «имеют» – например, дом и детей, и в то же время они оба «суть» что-то. Здесь уместно вспомнить одну из «Ксений» Шиллера и Гёте, озаглавленную «Ценное и достойное»:

Hast

du etwas, so gib es her und ich zahle, was recht ist.Bist du etwas, o dann tauschen die Seelen wir aus[666].

Нечто есть

у тебя? Поделись, заплачу тебе честно.Нечто ты сам? О, тогда душу отдам я тебе[667].

Наряду с материальным «обладанием» всегда существует нематериальное, ведущее к «бытию»[668]. Сартр начинает последнюю часть трактата «Бытие и Ничто» утверждением: «Обладание, действие и бытие – главные категории человеческой реальности»[669]. Обломов и обломовцы утратили эти основополагающие категории. Глагол «терять», и особенно в своей возвратной форме «теряться» (терять, теряться, потеряться, растеряться) начиная с первой главы романа становится одним из его важнейших словесных мотивов. В связи с «обломовской системой воспитания» повествователь замечает: «Терялся слабый человек» (ч. I, гл. 9). «Ключ» к бытию тоже потерян. Однако же им располагает просвещенный Штольц, который «не терялся никогда» (ч. II, гл. 2). Напротив, Ольга периодически подвергается риску потери самой себя («она терялась»), хотя она изначально обладает противоположным свойством («не растеряется»; ч. II, гл. 11). Ей тоже труднее справиться с «бытием», чем с «обладанием», но она достигает зрелости и становится – в противоположность Обломову – окончательно воспитанной: «Ольга довоспиталась» – глагол, сравнительно редкий в русском словоупотреблении (ср.: ч. IV, гл. 8).

Не затронутые воспитанием и образованием люди, подобные Обломову и обломовцам, «теряют голову» лишь по случаю получения письма, появления на горизонте или «нездешнего», или уважаемой и якобы любимой женщины, предстоящего переезда, визита родственников или посещения театра, т. е. вообще по случаю необходимости вынужденного размыкания частного пространства в публичность. Признание существования общественной жизни и необходимости деятельности в ней – это признак современных, просвещенных обществ[670]. Наше время характеризуется не только научной, информационной и динамичной публичностью с необходимостью «пожизненной учебы», но и высоким уровнем притязаний на «совершеннолетие», т. е. на зрелость общества. Обломовцы удалены от такой публичности на неизмеримое расстояние, и Обломов понимает это в минуты регулярно случающихся с ним приступов отчаяния. Залепляя Тарантьеву знаменитую («громкую») оплеуху (ч. IV, гл. 7), он, как это совершенно очевидно, дает пощечину самому себе. Повествователь неоднократно подчеркивает, что Тарантьев – «земляк» Обломова – следовательно, и Обломов – земляк Тарантьева. Для Штольца же и Ольги чтение и учеба – «вечное питание мысли» (ч. IV, гл. 8), а школа и образование – «заря нового счастья» (ч. IV, гл. 9).

Однако Гончарову известно, что опасности таятся и тут. «Ускоряя жизненные шаги» (ч. IV, гл. 8), Ольга неприметно впадает в нервозность и гордыню «Прометеева огня» (ч. IV, гл. 8). Ее постигает эмоциональный и жизненный кризис. И это тоже черта современности. Ускоренные темпы нашего общества давно вызывают критические нападки. Если vita activa начинает оборачиваться суетой, если свирепствуют нервозность и завышенные требования, если возможность повсеместного присутствия и абсолютная достижимость позволяют манипулировать человеком, если, наконец, материализм и прагматика выхолащивают все формы идеализма, а рассудочность подавляет эмоциональную жизнь, то эта критика с ее требованием отступить и замедлиться совершенно справедлива.