Amor legendi, или Чудо русской литературы

Эта сосредоточенность на «русском типе» обусловила тот факт, что вопрос о западноевропейских связях романа долгое время по-настоящему не рассматривался. В течение десятилетий не предпринималось ни одной серьезной попытки соотнести роман «Обломов» с западной литературой и философией. Критика сосредоточивалась в первую очередь на социально-исторической проблематике «лишнего человека», на противостоянии дворянства и буржуазии, а также на внутренних соотношениях романа с развитием русской литературы и творчеством Гончарова в целом. Лишь в последнее время исследователи стали больше заниматься имманентными аспектами произведения, такими как структура повествования, образность и типизация, а также вопросами женской эмансипации (Ольга), психологической интерпретации и возможностями религиозно-библейского толкования[687]. Сюда же относятся опыты имагологического изучения[688] и попытки общей интерпретации[689]. Особое место занимают исследования, которые исходят из философского определения скуки[690]. Основа тому была заложена в 1947 г. работой В. Рема «Гончаров и скука» (см. примеч. 4), обращающейся к западной философии и в первую очередь к Паскалю и Кьеркегору. Хотя Рем опирается исключительно на типологическое, а не генетическое сходство, его метод представляется весьма плодотворным. Он подходит к образу Обломова с нравственно-идеалистической меркой и приходит к выводу, что герой в своем «ничегонеделании» теряет свое «лучшее Я» и тем самым лишается «высокой человечности». По мнению Рема, Обломову «просто лень жить», следствием чего является «исчезновение настоящей духовной жизни, исчезновение души»[691].

Вслед за Ремом Сечкарев в объемном труде об «Обломове» также исходит из категории скуки (boredom) и считает неизбежной дискуссию о «философских предпосылках» романа[692]. В частности, он указывает на «явные параллели» с Шопенгауэром, хотя и придерживается мнения, что прямые соответствия с ним недоказуемы[693]. Позднее, вслед за Сечкаревым, аналогичную точку зрения высказал Й.Т. Баер[694]. X. Роте предполагает у Гончарова «импульсы» Гёте, объявляя, однако, вопрос об их силе и свойствах «совершенно открытым»[695].

В последнее время проблема литературно-философской ориентации Гончарова с учетом западноевропейских источников наиболее четко была поставлена русским исследователем В. Мельником. Мельник считает первоочередной задачей установление «философского базиса» произведений Гончарова и их «глубинных отношений» с литературно-философским наследием Западной Европы. По мнению ученого, Гончаров столь определенно ориентировался на предшественников в их поиске «смысла человеческого существования», что можно даже говорить о генетическом родстве их сочинений[696]. Однако здесь полностью отсутствует конкретный анализ, что обусловлено прежней недооценкой связей Гончарова с Западной Европой. В. Мельник пытается заполнить этот пробел тем, что обращается, прежде всего, к отношению Гончарова к Руссо и Винкельману, а затем к Сервантесу и Шекспиру[697]. При этом исследователь справедливо замечает, что рассмотрение возможных текстуальных перекличек не умалило бы творческой заслуги Гончарова[698]. Работу Мельника можно рассматривать как новое направление в изучении Гончарова, хотя в отдельных случаях выводы исследователя являются спорными.

II. Гончаров, «корифеи» и Шиллер