Amor legendi, или Чудо русской литературы

Просвещение есть выход человека из несовершеннолетия, в котором он сам повинен. Несовершеннолетие – это невозможность жить собственным разумом, без чужого руководства. Вина этого несовершеннолетия не в недостатке разума, но в недостатке решительности и мужества обойтись без чьей-либо помощи. Sapere aude! Имей мужество обходиться собственным разумом! – таков девиз просвещения. Леность и трусость – причины того, что большая часть людей ‹…› в течение всей жизни охотно пребывает в несовершеннолетии[724].

Обломов страдает, это понимает каждый, от нерешительности, а не от «отсутствия разума». Обломова упрекают (в том числе и Ольга) не только в лености, но и в малодушии (IV, 338). «Природная лень» и «трусость сердца» – вот, по мнению Шиллера, причины стремления человека к «опеке» (VI, 273–274). Из-за неудачного воспитания в Обломовке герой в течение всего романа желает найти опеку. Этого он ждет не только от Штольца и Ольги, но и от Агафьи и Тарантьева. Лень, малодушие и «расслабление» являются, по Канту и Шиллеру, причиной того, что у человека пропадает его «назначение» (VI, 273–274).

VI. Полнота Обломова

Морально-нравственное «расслабление» Обломова отражается и на его физическом состоянии. Уже в первой главе романа он описывается как обрюзглый, пухлый, бесформенный человек с неопределенными чертами лица; его тело кажется «слишком изнеженным для мужчины» (IV, 7). К этому изнеженному телу в высшей степени подходят широкий «азиатский халат» и «мягкие тапочки». Как уже говорилось, проблема Обломова состоит в том, сможет ли он скинуть халат не только со своих «плеч», но и с «души и ума» (IV, 189). Ответ нам известен. Обломов, обихоженный и оставленный в покое, окончательно погружается в чисто физическое существование – ест, пьет и спит – в доме Агафьи. Он все более полнеет, следствием чего является давно предсказанный паралич.

В исследовании Й. Раттнера 1968 г. обломовская болезнь толкуется как «ожирение» (Obesitas) и убедительно объясняется с психосоматической точки зрения[725]. Удивительно, но уже в размышлениях Шиллера можно обнаружить своего рода пророчество относительно судьбы Обломова. Прежде всего, для Шиллера физическое и морально-эстетическое состояния человека неразделимо связаны между собой. Человек в своем «побуждении к форме» должен выиграть «войну с материей», дабы не стать «рабом природы», а затем не превратиться в конечном счете в жертву страха и ничтожности: «Только там место страху, где масса, грубая и бесформенная, господствует и где в неясных границах колеблются мутные очертания…» (VI, 339).

«Побуждением к форме» в широком смысле Шиллер считает все то, чего недостает Обломову и что отличает Штольца: мужество, деятельность и старание, стремление к образованию и укрощение материи, включая физическое воспитание. Человек, пребывающий в мире ощущений и ставящий тем самым «побуждение к форме» на задний план по сравнению с «побуждением к жизни», подчиняет себя животному принципу.

Безграничная продолжительность бытия и благоденствия только ради самого бытия и благоденствия представляют лишь идеал вожделения, то есть требование, которое могло бы быть поставлено лишь животностью, стремящейся в безусловное (VI, 335).

Выше мы уже отмечали, что у Гончарова также речь идет о «животной апатии», лени. Что касается Обломова, то он погружен в мечту об «обетованной земле, где текут реки меду и молока», и все его временные измерения восходят к безграничной продолжительности существования вообще (IV, 183, 486; 125, 135).

Еще отчетливее связь духа и материи проявляется в работе Шиллера «О грации и достоинстве». Шиллер исходит из того, что человеческое «побуждение к форме» выражается уже в телосложении. Сам человек есть «абсолютная первопричина своих состояний», потому что «он является в том виде, который свободно предуказан его чувством и волей, им самим, а не природой, согласно ее необходимости» (VI, 126).