Amor legendi, или Чудо русской литературы

Физиономия, мимика, жесты и телосложение являются конечным выражением формирующегося духа до такой степени, что внешний облик становится символом характера. При этом Шиллер различает «деятельный дух» как положительный импульс и «бездеятельную душу», не обладающую силой формирования. Живой и деятельный дух облагораживает тело, придает ему законченную форму и индивидуальность, в идеальном случае даже грациозность. Первое относится к Штольцу, обладающему стройным телом и выразительной физиономией[726]. Грация же становится лейтмотивом в описаниях Ольги (IV, 195, 242, 272, 358). Согласно шиллеровскому утверждению, «грация может быть свойственна только движению» (VI, 127), и автор часто показывает Ольгу в грациозном движении. Дальнейшая параллель с ее образом очевидна и в том, что Шиллер с грацией связывает пение.

«Нормальным состоянием» Обломова, напротив, является лежание (IV, 8). Он толстый, потому что лежит, и он лежит, потому что у него «бездеятельная душа». По Шиллеру, уже одно это обстоятельство может привести даже изначально прекрасное тело к потере формы. Если «спокойный ритм физической жизни» определяется лишь «делом пропитания и деторождения», тело в конце концов разрушается. В итоге доходит до того, «что масса постепенно возобладает над формой и действительный инстинкт созидания сам уготовит себе могилу в накопленном материале» (VI, 137–138).

Обломовка – место, где пропитание, деторождение и смерть образуют ритм жизни. Этот ритм, как ход часового механизма, повторяется и в доме Агафьи. Непосредственно с образом Обломова связан и образ могилы. Обломов даже хорошо сознает, что «сам копает себе могилу» (IV, 186; см. также: 76, 99, 395, 481 и др.).

К цитированному выше рассуждению о победе телесной «массы» Шиллер прибавил одно замечание, которое может служить просто классическим объяснением «полноты» Обломова:

‹…› большей частью такая красота телосложения заметно грубеет в среднем возрасте от полноты; вместо тонких, еле намеченных очертаний кожи появляются углубления и вздутые складки, тяжесть исподволь влияет на форму, и восхитительная пестрая игра красивых линий на поверхности скрывается в однообразной пухлости жирового покрова. Природа отнимает то, что дала (VI, 138)[727].

Здесь Шиллер еще раз указывает на подчиненность духа таким же правилам. Кто упускает возможность «укрепить себя убеждениями, вкусом и знаниями», опускается сначала до духовной, а затем и физической бесформенности (VI, 138). Ожирение и апатия – опять-таки, с точки зрения Шиллера – следствие того, что человек терпит крах на всех уровнях «человеческого назначения». Лишь тот, кто достигает «эстетического состояния», может преодолеть «физическое» и достичь «морального» (VI, 138–139). У Обломова отсутствует «деятельный дух», и попытки Штольца воспитать его как в физическом, так и в нравственном отношении обречены на провал (IV, 168).

VII. Творец и творение

Противопоставляя «деятельный дух» «бездеятельной душе», Шиллер поясняет эту антитезу: деятельный дух, который одновременно является «моральным», дает человеку звание творца; при отсутствии же этого звания человек не вызывает «почтения», потому что:

‹…› чисто органические существа достойны уважения как создания; человек может внушить нам почтение лишь как создатель (как самостоятельный творец своего состояния). Он должен не только отражать лучи чужого, хотя бы божественного, разума, подобно прочим существам чувственного мира, но он должен, как солнце, светить собственным светом (VI, 139. Курсив в оригинале. – П. Т.).

Подобные понятия и образы в качестве основания для аналогичных размышлений находим и в романе «Обломов», и снова в связи с типологическим противостоянием главных героев. В четвертой части романа Штольц возражает Обломову, который оправдывает свое безделье бездарностью и тучностью: «Э, полно! Человек создан сам устроивать себя и даже менять свою природу, а он отрастил брюхо да и думает, что природа послала ему эту ношу!» (IV, 397).