Amor legendi, или Чудо русской литературы

Вернемся к тому вопросу о рецепции афоризма за пределами русской традиции, который уже возникал в начале нашего исследования. Делон, Джослин и Лефевр собрали соответствующие свидетельства[1014], число которых легко умножить дополнительными подтверждениями[1015]. В космополитической мысли французского Просвещения и в возрожденном немецком гуманизме формула Теренция функционировала как своего рода программный концентрат спрессованной мысли, in nuce. Образованная Россия свободно ориентировалась в обоих этих языковых ареалах, и нам следует исходить из того, что русская рецепция афоризма Теренция тесно связана с его историей в духовном пространстве Европы. Здесь необходимо указать, прежде всего, на Иоганна Готфрида Гердера и его влияние на Россию и славянский мир в целом[1016]. Гердер неоднократно и акцентированно использовал цитату из Теренция. Начиная с первого издания 1786 г. вторая часть его труда «Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit» (рус. пер.: «Мысли, относящиеся до истории человечества», СПб., 1829) открывается латинским эпиграфом – фразой Теренция в ее полном текстовом составе[1017]. В труде Гердера постулирован не только идеал гуманности[1018]: он содержит и знаменитую, повсеместно известную в славянских культурах так называемую «Славянскую главу» (ч. 4, кн. 16, гл. 4). Далее следует назвать «Briefe zu Beförderung der Humanität» (1793–1797; «Письма о поощрении гуманности»), где фраза Теренция в ее немецкой трансляции «Ich bin ein Mensch, ‹…› und nichts was die Menschheit betrift [sic] ist mir fremde» появляется уже в самом начале[1019]. В ближайших следующих главах «Писем» Гердер упоминает имя Бенджамина Франклина, называя его одним из своих «любимцев в нашем столетии»[1020]. Что касается Франклина, то он тоже цитирует стих «Homo sum»[1021]. Очевидно, что слово Теренция, репрезентативное во всей Европе, раньше или позже должно было достигнуть России[1022]. Среди русских писателей его одним из первых употребил В.Т. Нарежный, выставив латинский стих в его полном текстовом составе эпиграфом к роману «Российский Жилблаз» на титульном листе его первого издания (1814)[1023]. Поэтому эпитет «русский просветитель», традиционно сопутствующий вплоть до сего дня имени Нарежного, принадлежит писателю по праву[1024].

IX

Предполагая, что идеология «национального возрождения», романтизма и позже славянофильства не могла не прийти в столкновение с наднациональным девизом «Homo sum», бросим теперь короткий взгляд на западнославянскую письменность, и этот взгляд убедит нас в том, что так это и было. В Богемии Иозеф Добровски примерно в это же время приходит к идее сосуществования «češství» и «evropanství», «slovanská humanita» и «klasická humanita»[1025], т. е. славянской и классической гуманности. Далее этот диалог этических категорий упирается в ту же оппозицию «homo sum» – «slavus sum»[1026]. В мае 1814 г. польский ученый немецкого происхождения Г.С. Бандтке полностью цитирует стих Теренция в письме к Добровскому[1027]; ту же цитату, но без анакрузы «homo sum» находим в письме В.А. Вершаузера, написанном в мае 1797 г.[1028] Напротив того, следующее поколение, исповедующее уже идеал объединения славян, провозгласило контрдевиз «Slavus sum» устами Яна Коллара. Во второй, расширенной редакции своего труда «O litereaturnéj vzájemnosti» (1836), которая была опубликована на немецком языке, Коллар замечает в четвертом параграфе:

В наше время недостаточно быть хорошим русским, ревностным поляком, совершенным сербом, высокообразованным богемцем, недостаточно говорить только и исключительно на русском, польском, богемском наречии. Эти односторонние времена детства славянской нации давно позади, дух нынешнего славянства возлагает на нас иную, высшую обязанность, а именно: считать всех славян братьями в одной большой семье, создать общую всеславянскую литературу, на том основании, что: Slavus sum, nihil Slavici a me alienum esse puto[1029].

По мнению Коллара, самим ходом translationis artium славяне предназначены к тому, чтобы стать «творцами новой культурной эпохи»[1030]. Одновременно они являются и носителями подлинной гуманности, поскольку:

У других народов гуманность еще подчинена национальности, у славян же, напротив, национальность подчинена гуманности[1031].